В выпуске «Ежедневной сводки национальной безопасности» от 24 января, секретного обзора и анализа текущих событий, подготавливаемого ЦРУ, появилась статья, озаглавленная: «Поворотный момент кризиса». В ней говорилось: «Горбачев начал конфликт, не имея видимой программы и со слабой перспективой долговременного успеха. Ему нелегко будет избежать сложной ситуации, за возникновение которой он в большой мере несет ответственность и в которой он может стать главной жертвой».

В Пентагоне Дик Чейни оторвался на несколько часов от руководства войной в Заливе, чтобы послушать с десяток кремленологов, присутствовавших при явно малоутешительной оценке событий. На этом заседании Джордж Колт из ЦРУ заявил: «Горбачев все же лучше тех, с кем он водит компанию. Но люди, с которыми он держится вместе, ведут сейчас процесс в очень неприятном направлении».

Чейни слегка улыбнулся и заметил: «Многое из того, что я сейчас слышу, напоминает мне кое-что из того, что я однажды сказал и за что получил по мозгам». Он имел в виду случай весной 1989 года, когда за свои скептические высказывания о Горбачеве в телевизионной программе получил выволочку из Белого дома.

Да и над Робертом Гейтсом накануне событий в Прибалтике нелегко было посмеиваться и называть его «ниспровергателем Горбачева» или «маленьким петушком».

А Гейтс сказал коллегам, что его не слишком волнует трагедия «доброго царя, ставшего плохим», — его огорчает то, что из-за «провала» Горбачева многие советские граждане навсегда разочаруются в демократизации и стремлении создать рыночную экономику.

Он отметил, что советские люди во многих отношениях жили более счастливо при старом, сталинском, режиме. В будущем они будут связывать либерализацию с хаосом. «Теперь, когда Горбачев все завалил, — утверждал Гейтс, — новому лидеру, более решительному и умелому, чем Горбачев, будет труднее заставить своих соотечественников снова поддержать реформы».

Во вторник, 22 января, Скоукрофт принял в своем кабинете в Белом доме небольшую делегацию американских прибалтов, которые, как и следовало ожидать, были в ярости по поводу относительно мягкого официального отклика США на кровавые события в Вильнюсе и Риге.

Скоукрофт попытался объяснить, что администрация не в состоянии заставить Кремль изменить свою политику. Любой шаг Соединенных Штатов будет не только равен «булавочному уколу», сказал он, но он может быть воспринят как «провокация и иметь обратный результат».

Неожиданно к ним «заглянул» Буш. Он поступил так же, как и прежде, во время напряженной весны 1990 года в Прибалтике. Напомнил о Венгрии 1956 года: неосторожная поддержка со стороны Запада может «обречь» на крах борьбу Прибалтики за независимость. Скоукрофт, вторя ему, сказал, что, «ударив наотмашь», Соединенные Штаты могут открыть люк под Горбачевым и погубить еще имеющиеся шансы на проведение реформ в Советском Союзе. Затем он задал посетителям главный вопрос: неужели они действительно предпочитают видеть в Кремле диктатуру военных и КГБ?

Мэри-Энн Риккен из эстонско-американского национального комитета ответила, что обратный результат приносит проводимая самой администрацией политика «руки прочь». Она выразила свое огорчение тем, что администрация таким образом невольно подает «знак Москве», который советские руководители могут понять как «умиротворяющий».

Нервы у Буша — после нескольких месяцев давления со всех сторон — сдали, и он оборвал ее на полуслове: «Не смейте употреблять это слово».

Как и в первые месяцы правления, президента снова винили в несмелом поведении в советско-американских делах. В 1989 году его критиковали за нежелание вступать в контакт с Горбачевым; теперь под огнем критики было его нежелание выйти из этого контакта.

В Овальном кабинете Джон Сунуну предупреждал Буша: «Это превращается для нас в главную политическую проблему». Он перечислил особенно недовольных республиканцев-консерваторов в конгрессе. «Тщательно сформулированных протестов» по поводу удара кулаком в Прибалтике «недостаточно», сказал он: администрация должна «показать зубы» в своем возмущении.

Буш снова заговорил об этом наедине со Скоукрофтом, и тот сказал: «Джон и его друзья на Капитолийском холме хотят, чтобы мы размахивали окровавленной рубашкой. Он заботится о нашем политическом капитале здесь. Это прекрасно. Но мы должны остерегаться и не делать жестов, которые ничего не дадут».

Буш сказал в ответ: «Как бы мы ни поступили, я не хочу делать ничего необратимого. Я хочу по возможности сохранить отношения с Горбачевым».

Сколь бы ни были кровавыми события в Вильнюсе и Риге, они не могли сравниться с тем, как поступил Хрущев с Венгрией в 1956 году. Последуй Горбачев хрущевскому сценарию, Ландсбергис вынужден был бы уйти с политической арены и оказался бы либо в бегах, либо в тюрьме, либо был бы мертв. А Горбачев заставил военных отозвать танки и оставить в покое правительство Ландсбергиса.

Войска по-прежнему занимали телебашню в Вильнюсе, но некогда высоко превозносимая Советская Армия вынуждена была нести патрульную службу вдоль забора в несколько сотен метров длиной, окружающего башню на окраине провинциальной столицы, — причем с малыми результатами: литовцы по-прежнему могли слушать вызывающие националистические передачи, поскольку радиостанция в Каунасе, втором по величине городе Литвы, продолжала быть в эфире.

Не шли в сравнение события в Вильнюсе и Риге и с событиями на площади Тяньаньмэнь. Когда в июне 1989 года для китайских руководителей настал момент истины, они, не обращая внимания на мнение мировой общественности, наметили курс внутренней политики в Китае на грядущие годы. Горбачев же, наоборот, колебался — в значительной степени потому, что был крайне чувствителен к мнению о нем окружающего мира.

Неликвидированный кризис в Прибалтике был отражением конфликта, бушевавшего в Советском Союзе и раздиравшего самого Горбачева. Это было противостояние между центристами и сторонниками отделения, между сторонниками репрессий и сторонниками продолжения реформ.

Позволив Пуго и военным прибегнуть к силе, Горбачев отвратил от себя многих демократов и патриотов. А не дав сторонникам жесткой линии довершить то, что они начали в Вильнюсе, он настроил против себя и правых. В январе 1991 года Горбачев все еще владел серединой между правыми и левыми, но он становился все более одиноким, а позиция его — все более шаткой.

Невзирая на свое нежелание подкладывать мину под Горбачева, Буш написал советскому руководителю личное письмо, в котором пригрозил прекратить всякую американскую экономическую помощь. А Бейкер позвонил Бессмертных в Москву и сказал, что при сложившихся обстоятельствах нечего делать вид, будто встреча на самом высоком уровне, может состояться в феврале.

Администрация держала в тайне содержание письма Буша Горбачеву и телефонный разговор Бейкера с Бессмертных. Публично Белый дом продолжал воздерживаться от критики Горбачева.

В Москве Мэтлока обязали вручить советскому руководителю жесткое письмо Буша. Следуя полученным указаниям, Мэтлок сказал Горбачеву: «Сложно понять, что происходит». И добавил, что трудно ожидать улучшения американо-советских отношений, «если вы не вернетесь на ту позицию, какую занимали на последней встрече в верхах». Под этим он имел в виду заверения Горбачева о своей приверженности мирному решению национальных проблем.