Возмущенный и разозлившийся, Горбачев сказал Мэтлоку, что существует только «один закон» — закон советского государства. Прибалты обязаны его уважать и соблюдать в своих устремлениях. Выразив «сожаление» по поводу кровопролития в Вильнюсе и Риге, он сказал, что «преисполнен решимости» предотвратить возврат к произволу — правлению самодурства и официальному беззаконию, характерных для эпохи Сталина. Он попросил Мэтлока воззвать к Бушу и Бейкеру, чтобы они проявили «терпение» и «понимание».

В субботу, 26 января 1991 года, Бессмертных сел в подмосковном аэропорту Внуково-2 на специальный самолет Аэрофлота и вылетел в Вашингтон со своим первым визитом в качестве министра иностранных дел. Недавние беседы с послом Мэтлоком и суровое письмо, которое Буш прислал Горбачеву, вызвали у Бессмертных тяжелое чувство тревоги. В его представлении решение США о приостановке помощи Советскому Союзу было равносильно введению санкций против Москвы.

Подобный шаг, по мнению Бессмертных, ослабит позиции Горбачева, чей престиж за границей был одним из немногих остававшихся у него капиталов. Усиление давления со стороны Запада вызывает также раздражение у сторонников жесткой линии, считающих, что Соединенные Штаты пытаются диктовать им, как вести свои внутренние дела.

Приземлившись на военно-воздушной базе Эндрюс, Бессмертных, казалось, должен был поехать на свою квартиру в советском посольстве, где все еще находились его жена и новорожденный сын. Вместо этого он попросил отвезти его в Госдепартамент для предварительной встречи с Бейкером. С его точки зрения, ситуация так быстро ухудшалась, что важен был каждый час.

Бессмертных надо было прежде всего договориться с госсекретарем об окончательной редакции совместного заявления об отсрочке встречи в верхах. Бейкер заранее позвонил ему и прочел по телефону проект текста, в котором было обойдено какое-либо упоминание о Прибалтике: два правительства объяснят отсрочку встречи совместно принятым решением в связи с войной в Заливе и препятствиями, возникшими в области контроля над вооружениями.

В связи с Прибалтикой Бессмертных сказал Бейкеру: «Я чувствую, вы на грани принятия санкций, Джим. Если вы решитесь на такое, то пережмете. Вы вызовете последствия, какие вам вовсе не желательны. Запомните: наш народ всегда считал, что ваша страна поддерживает Горбачева. Я знаю, США не могут сидеть и ничего не предпринимать в отношении Вильнюса, но все, что вы станете делать, должно быть хорошо взвешено — не следует пережимать».

Новый министр иностранных дел привез ответ Горбачева на письмо Буша. Бейкер отметил, что в нем не было конкретных заверений в том, что Кремль прекратит жестокие репрессии в Прибалтике. «Вы должны понять, Саша, насколько серьезна ситуация, — сказал Бейкер. — Мы обязаны что-то предпринять».

В подтверждение своих слов он привел результаты голосования в конгрессе по резолюциям, поддерживающим независимость Прибалтики, и пояснил: «Вы должны что-то сделать, чтобы люди не думали, что ситуация обречена лишь на ухудшение». Кремль может избежать прекращения американской экономической помощи, сказал он Бессмертных, только если «наполнит содержанием свои утверждения о том, что он ищет решения проблемы», и продолжил: «Наша способность держаться определенной линии, не поддаваясь давлению, зависит от вашей способности указать на что-то конкретное, вроде механизма переговоров».

Бессмертных ответил, что Кремлю должны поставить в заслугу уже хотя бы то, что он принял закон, гарантирующий республикам право выйти из Союза, если они того пожелают.

Бейкер возразил: «В своей нынешней форме ваш закон об отделении является уловкой, препятствующей отделению. Люди должны поверить, что установленная вами процедура делает возможным отделение». Нельзя ли изменить ваш закон, чтобы он вызвал большее доверие как в Советском Союзе, так и за границей?

Бессмертных не исключил возможности изменения закона: «Все возможно — если это укладывается в рамки конституции». Он попросил потерпеть до 17 марта, до референдума по вопросу о том, должен ли остаться Советский Союз в виде «обновленного союза» с сильным центром, но большей автономией для республик.

Он попытался убедить Бейкера в том, что планируемый плебисцит является существенным доказательством приверженности Горбачева демократии: широкие массы советских граждан впервые в истории смогут сказать свое слово о характере своего государства и условиях обсуждения его будущего. Бессмертных сказал: «Если люди станут голосовать, они привыкнут к тому, что надо действовать сообразно порядку и закону».

Но до 17 марта оставалось еще семь недель, и Бейкер понимал: нет уверенности в том, что голосование действительно приведет к изменениям в законе об отделении. Более того, центральные власти могут тем временем усилить свой контроль над Прибалтикой.

Бейкер повторил Бессмертных, что внешний мир должен увидеть «немедленные и ощутимые» доказательства того, что силовые удары в Вильнюсе и Риге не являются провозвестниками обновленной старой политики Кремля в отношении нацменьшинств.

Бессмертных сказал: «Я понимаю». Он пообещал выяснить у Москвы, не может ли она что-то добавить к тому, что сказано в письме Горбачева. Выйдя из Госдепартамента, он послал Горбачеву телеграмму с возражениями Бейкера и рекомендовал Кремлю разрешить ему дать американцам конкретные заверения в том, что Москва отступает от края обрыва в Прибалтике.

В ответ на эту телеграмму Горбачев направил своему министру иностранных дел новые инструкции: он-де может сказать американцам, что Кремль «предпринимает конкретные шаги для рассасывания ситуации» в Прибалтике. Десантники, направленные в этот район в начале месяца, уже отозваны и в течение нескольких дней оттуда будут выведены две трети войск Министерства внутренних дел.

Встретившись с Бейкером в понедельник утром, 28 января, Бессмертных сообщил, что советское руководство согласилось с «принципом мирного разрешения всех проблем», а также с тем, что «использование вооруженных сил в политической борьбе недопустимо». Насилие, развязанное против граждан Вильнюса и Риги, «не является политикой президента», заявил он. Это было все, на что мог пойти Горбачев в порицании жестокостей, допущенных силами безопасности и военными в двух прибалтийских столицах.

Бейкер, на которого это произвело впечатление, спросил: «А может это быть сказано публично?» Бессмертных заверил, что может.

Бейкер помчался в Белый дом, чтобы проинформировать Буша: «По-моему, мы получили кое-что, над чем можно работать. Я думаю, Советы готовы уйти оттуда и, возможно, даже воздадут нам должное за то, что мы заставили их это сделать. Нам станет немного легче, а то слишком сильно мы ударили по ним из-за того, что они наделали».

Буш тоже немного перевел дух. Он больше всего опасался, что обстоятельства вынудят его отдалиться от Горбачева — даже притом, что Горбачев в значительной мере повинен в происшедшем.

Днем Бессмертных явился в Овальный кабинет, где они с президентом сели в кресла у потрескивающего в камине огня. Подали кофе, и Буш сказал, что он «в восторге» от того, что новый министр иностранных дел так хорошо знает Соединенные Штаты. Он согласился с формулировкой, которую разработали Бейкер и Бессмертных для объяснения отсрочки встречи в верхах, и в то же время подчеркнул, что по-прежнему «очень хочет» поехать в Москву.