Быстрыми шагами выходит за калитку и пускается по улице бегом. Всё видно в белёсом сером свете. Солнце висит над горизонтом, не светит, не пылает, а задумчиво смотрит вокруг.

Утром или вечером. Иди, никого не встретив. Не голый, не одетый. Не мужик, не баба. Человек. Жу – человек.

Добежав до реки, Жу замирает.

Река таинственная, тихая, быстрая. Блестит серебристой спиной, несётся вниз, под мост, шныряет меж берегами, огибает церковь и дальше, дальше – где магазин, школа, где Ленка и тётя Валя.

Ну а мне в другую сторону. Мне – наверх.

Жу поворачивает налево и сразу уходит с большой дороги, сворачивает на тропинку, которая по склону холма поднимается за огородами и ведёт к купальне. К ручью.

Здесь, в низине, темнее. Воздух как будто гуще, видно хуже. Пахнет прелым. Трава рослая, тучная. Крапива и лопухи с Жу ростом. Комаров толпы, кидаются, как ошалевшие. Жу поднимает ворот рубашки и опускает рукава. Достаёт из кармана шапку и натягивает на уши. Смахивает комаров с лица. Всё равно жалят. Видно, придётся смириться.

Тропа быстро становится влажной, а потом на ней появляются доски. Хорошо сколоченный настил, по нему идти легче и быстрей. Можно даже бежать. Жу так и делает, пытаясь убежать от комаров, как вдруг выскакивает к купальне.

Небольшой домик, вроде беседки. В глубине на стене – тёмная бумажная икона, как будто кто-то оставил свою фотографию. Журчит вода. Выпрыгивает из трубы, вбитой под торчащий из склона холма камень, бежит по деревянному желобку, пересекает небольшую поляну – и скрывается в траве.

Домов отсюда не видно. Только чей-то крайний огород – блестят в призрачном свете поспевающие уже кочаны капусты, как будто чьи-то лысые головы. Целая армия лезет из-под земли.

Жу плотнее натягивает шапку – здесь совсем влажно и холодно, – заходит под навес. Осторожно ступая на скользкие доски, черпает, пьёт. Холодная вода, вкусная. От неё кружится голова и становится весело. Как будто заручившись поддержкой, Жу перешагивает через ручей – и пускается дальше, сквозь траву, к лесу.

Гати больше нет, да и тропа скоро кончается. Трава обступает. Жу не видит, куда ступает. Под ногой чавкает, то и дело попадаются круглые валуны. Склон поднимается круче. Скользя, хватаясь за ветки кустов, Жу идёт медленно, не разбирая направления. Главное, прямо. Издали было видно: пойдёшь от ручья прямо – придёшь к лесу.

Жу надо в лес.

Но вдруг бурьян расступается, и Жу вываливается прямо под ноги к огромным соснам. Скользит по стволам взглядом, запрокидывает голову. Лес, тот самый лес. Где согра.

Тропа, которую в бурьяне как будто и не было, оборачивается сухой, песчаной, укрытой уютной хвоей, и бежит меж сосен на холм. Комары исчезают все разом – их как будто сдувает сладким сосновым духом. Меж деревьями темно. Стоит таинственный полумрак.

Жу делает несколько шагов по тропе вверх – и падает.

Не было ни корня, о который споткнуться. Ни камня. Словно бы кто-то подбил под колено – Жу падает на руки и становится преклонённо, молитвенно.

Ну и пусть. Кого здесь стесняться.

– Царь лесной… – начинает потихоньку, будто пробует слова. – Леший согорной. Верни…

И запинается. Собственный голос кажется ненастоящим, фальшивым. Лишним здесь. Ненужным. В этой тишине, в лесу. В ночной пустоте.

– Царь лесной, – начинает сначала. – Леший согорной. Верни, кого забрал.

И снова спотыкается и замолкает. Лес прислушивается, ждёт, что скажет дальше. Но Жу не знает. Молчит, не понимает. Кого вернуть? За кого просит? За себя? За него? За неё?

– Царь лесной. Леший согорной. Верни меня домой.

Лес стоит без движения. Сосны глядят в небо. Оно светлеет, солнце переползает по кромке горизонта – от одного дня к другому.

За спиной спит деревня.

– И куда ты всё поузашь, поузашь, – вдруг слышит Жу откуда-то сверху и поднимает глаза. – От Ольга и говорит: хоть за ногу привязывай. А и привяжу, это самое, то лико – за тобой-от напоузаешься ошшо!

Большая, белая, как облако, как слониха, в ночной рубахе и платке на плечах, спускается из леса Манефа.

– Вы меня как нашли?

– Да сложно ли? Угнаться сложнее. А зачем устрекотала? Не, думаю, не пойду я по ручью-то. Там нонь комарья – страх! Пойду верхом, лесочком.

– Нет, не сейчас. Вы тогда меня как нашли?

– Когда тогда-то?

– В лесу. Вы же меня искали? Если травины нет.

– Ой, деука! Не спрашивай. Хлебнула я с тобой лиха, до сих пор сердце заходится. Ладно бы своя была, самое это, а то ведь – чужая, да болезная, да что Марине-ти скажу? Ольга ужо в это, знашь, в МЧС звонить, да я всё думаю: можот, выйдет сама? Не глубоко-то так-от. Ходили, звали, звали всяко. И вышла! Гляди-ко, вышла, самое это!

– И что, правда, ничего не говорили, никаких слов? В трубу не звали? Эту самую – камбалу не кидали?

– Ой, деука, слов-то много всяких, все ли упомнишь. Вышла – и хорошо. Теперь-то что?

Жу прикрывает глаза. И правда, теперь-то что. На душе спокойно и пусто. Манефа гладит по голове.

– Волосья-то попёрли – сущий ёж, – усмехается негромко.

– Мама считала, что у меня красивые косы, – говорит Жу.

– Тоскуешь по мамке-то? – спрашивает Манефа, и Жу чувствует – сейчас захлебнётся. От плеснувшей в груди боли и тепла. От тепла и боли.

От всего.

– Не говори. Не говори, – бормочет Манефа и гладит по голове тёплыми, мягкими руками, но Жу наоборот – хочется, ужасно хочется говорить.

Об отце, о Марине и маме. О больнице и брате. Как он появился, чтобы спасти, но постепенно начал её замещать. Потому что был интересный, красивый. Был сильный, ловкий, весёлый. Мог поддержать, мог насмешить. Как все бывшие друзья в сети стали его друзья, а про Жу забыли. Потому что Жу никому не интересна. Жу слабая, безвольная, у Жу – горе, а люди боятся горя. Жу – девчонка, баба. И не знает, как жить. А брат был брат. Его хотелось любить. Жу сама любила его гораздо, гораздо больше, чем себя. И чем сильнее его, тем меньше – себя.

– Не говори, – качает головой Манефа. – Ничего не говори. Идём-ка от лучше.

– Куда? – Жу перехватывает дыхание.

– На бону.

– А спросить можно?

– Но.

– Бона – это что?

– Бона? Это купаться где – вот и бона. Хорошо где купаться. Не глубоко и курганов нет.

– Курганов?

– Но, в реке-то курганы. Где вода так – кружится, кружится.

– А, знаю. Но мальчишки в другое место ходят. Там, в деревне, ближе к мосту.

– Так их много на реке, бон-то. Где камень вот, с которого плыть хорошо. Там и бона.