За считанные годы Рэй Сингх превратился в настоящего красавца, от которого в любой толпе исходили какие-то особые токи. Сейчас, в семнадцать лет, он еще не выглядел как взрослый, но это время было не за горами. Длинные ресницы и мечтательные глаза с поволокой, густые черные волосы и нежные юношеские черты лица одинаково привлекали и мужчин, и женщин.

Наблюдая за Рэем, я тосковала не так, как по другим. Мне хотелось дотронуться до него, обнять, познать его тело, которое он сам разглядывал совершенно отстраненным взглядом. Сидя у себя за письменным столом, он углублялся в любимую книгу — «Анатомию» Грея, и в зависимости от того, какой раздел привлекал его внимание, находил у себя сонную артерию или нажимал большим пальцем на самую длинную мышцу тела, портняжную, которая тянется от внешней стороны бедра под колено. Его худоба стала большим преимуществом, так как под кожей легко прощупывались мышцы и кости.

К моменту поступления в Пенсильванский университет он выучил так много терминов и определений, что я даже начала расстраиваться. Когда голова забита наукой, возможно ли удержать в памяти что-то другое? Не иначе как дружба с Рут, материнская любовь и воспоминания обо мне уступят место хрусталику глаза и радужной оболочке, полукружным каналам уха, а также моему любимому предмету: свойствам симпатической нервной системы.

Мои волнения оказались напрасными. Руана перерыла весь дом в поисках какого-нибудь особого талисмана, который можно было бы дать ему с собой, не менее солидного и весомого, чем анатомический атлас, но затрагивающего поэтические струнки его натуры. Без ведома сына она положила ему в чемодан томик индийской поэзии. Между его страницами лежала моя давно забытая фотография. Когда он распаковывал вещи в общежитии «Хилл-Хаус», фотография выпала на пол у кровати. Не исключено, что его профессиональный взгляд оценил состояние сосудов глазного яблока, носовых пазух, эпидермиса, но прежде всего он выхватил взглядом мои губы, которые когда-то поцеловал.

В июне тысяча девятьсот семьдесят седьмого, в тот день, когда я должна была бы идти на выпускной вечер, Рут и Рэя в городе не было. Как только занятия в «Фэрфаксе» окончились, Рут отправилась в Нью-Йорк, взяв у матери старый красный чемодан и набив его новыми черными вещами. А Рэй — тот уже заканчивал первый курс университета.

Именно в тот день бабушка Линн, выйдя на кухню, подарила Бакли книгу по садоводству. При этом она доходчиво объяснила, как из семян появляются растения. Сообщила, что ненавистная ему редиска — это самый скороспелый овощ и что обожаемые им цветы тоже можно выращивать из семян. Постепенно научила его распознавать циннии, ноготки, анютины глазки, сирень, гвоздику, петунию и вьюнки.

Моя мама время от времени звонила из Калифорнии. Телефонные разговоры родителей получались торопливыми и нервозными. Она справлялась о Бакли, Линдси и Холидее. Узнавала, как дела дома и нет ли новостей, требующих ее внимания.

— Мы все еще скучаем по тебе, — сказал мой отец в декабре тысяча девятьсот семьдесят седьмого, когда опавшая листва частично улетела с ветром, а частично слежалась в аккуратной, собранной граблями горке, но снега так и не было, хотя земля готовилась его принять.

— Понимаю, — ответила она.

— С преподаванием что-нибудь намечается? Кажется, ты этим планировала заняться?

— Да, именно этим, — согласилась она.

Телефон стоял в офисе винодельни. В послеобеденные часы посетителей было немного, но в скором времени ожидалось прибытие пяти старушек на лимузинах — завзятых любительниц дегустации. Помолчав, она произнесла фразу, с которой никто не мог поспорить, в особенности мой отец:

— Бывает, планы меняются.

По приезде в Нью-Йорк Рут сняла каморку у какой-то старухи в Нижнем Ист-Сайде. Другое жилье было ей не по карману, но в любом случае она не собиралась сидеть в четырех стенах. День начинался с того, что она скатывала свой двуспальный матрац и убирала его в угол, иначе ей было не повернуться. Она приходила в этот чулан только раз в сутки и при первой же возможности вылетала оттуда, как пробка. Ей требовался только ночлег да еще адрес — прочная и в то же время ничтожная зацепка в этом городе.

Она подрабатывала в баре, а в свободное время обследовала закоулки Манхэттена. Я смотрела, как она топает по бетонным плитам в своих воинственных ботинках, уверенная в том, что везде и всюду, куда ни кинь, женщины становятся жертвами убийства. И в мрачных трущобах, и в роскошных небоскребах. Она останавливалась у светофора и пристально разглядывала уходящую вдаль улицу. Заходила в кафе или бар и записывала в своем дневнике короткие молитвы, выбирая из всего меню самое дешевое блюдо, чтобы только перед уходом можно было на законном основании воспользоваться туалетом… Она открыла в себе уникальное второе зрение. К чему его приложить, было пока неясно; до поры до времени она лишь кропотливо составляла памятки на будущее, но зато поборола в себе страх. Открывшийся ей мир мертвых женщин и детей стал для нее такой же данностью, как и мир, в котором она жила.

В университетской библиотеке Рэй читал статью по геронтологии, под броским заголовком «Обстоятельства смерти». В исследовании говорилось, что обитатели домов престарелых часто жалуются медперсоналу, будто по ночам видят в ногах кровати какого-то человека, который пытается с ними заговорить или окликает по имени. От таких видений больные порой настолько возбуждаются, что приходится давать им успокоительное и даже привязывать к кровати.

В статье высказывалось предположение, что такие видения обусловлены множественными предсмертными микроинсультами: «Данное явление традиционно называют „ангелом смерти“, однако в беседе с родственниками больных целесообразно трактовать его как следствие серии микроинсультов, усугубляющих тяжелое состояние пациента».

Прервав чтение на этом месте и заложив пальцем нужную страницу, Рэй представил себе, на что это похоже. Если стоишь, ко всему готовый, у кровати больного старика — и вдруг мимо пролетает какая-то тень и слегка тебя задевает, потому что ты оказался у нее на пути, в точности как Рут — много лет назад, на школьной автостоянке.

Мистер Гарви кочевал по Северо-Восточному коридору, от пригородов Бостона до северной оконечности южных штатов — там подворачивались легкие заработки, да и лишних вопросов никто не задавал; время от времени он даже делал попытку исправиться. Его всегда влекла Пенсильвания, он исколесил ее вдоль и поперек, иногда останавливаясь на ночевку рядом с нашим городком, на дороге местного значения, за супермаркетом «Севен-Илевен», где еще сохранилась узкая лесополоса между этим круглосуточным магазином и железнодорожными путями. С каждым разом он видел здесь все больше окурков и пустых жестянок. Но все равно не упускал возможности наведаться в знакомые места, пусть даже с некоторым риском, — либо на рассвете, либо поздно вечером, когда дорогу переходили редкие нынче дикие фазаны, сверкавшие глазами в свете фар. Детей и подростков больше не посылали на окраину города за ежевикой, потому что на месте старой фермы, где раньше было много ягод, земля расчищалась под застройку. Со временем он приноровился собирать грибы и наедался ими до отвала, когда случалось заночевать на заросших лугах парка Вэлли-Фордж. В одну из таких ночей — я сама видела — он наткнулся на тела двух горе-туристов, отравившихся поганками. Заботливо осмотрев трупы, он забрал все мало-мальски ценное и продолжил путь.