— Нет, точно нет. Я сама не знаю, кто отец, это может быть кто угодно. Я даже толком не знаю, когда он появится, у меня всегда были очень нерегулярные месячные.

— Из-за наркотиков?

— Да, такое иногда бывает. Акушерка, которая меня наблюдает, считает, что ребенок родится в октябре. Знаешь, мама? Я не хочу, чтобы все случилось так скоро, вот бы он сидел внутри подольше, а я буду отдыхать у Риты и спать, спать…

Хосе Антонио взял всю мою работу на себя, и я осталась в Лос-Анджелесе. О Ньевес я рассказала только ему, Джозефине и Хуану Мартину, взяв обещание, что они будут молчать. Когда Хулиан Браво отправился по делам в колонию «Эсперанса», ему сказали, что я решила отдохнуть и отправилась в круиз по Средиземному морю. Возможно, его удивляло, что круиз растянулся на несколько месяцев, но расспрашивать он никого не стал, ему ничего не было от меня нужно, и он предпочитал меня не видеть. До меня дошли сплетни, что он встречается с какой-то девушкой на двадцать лет моложе, которую называет своей невестой, и это явно была не Зораида Абреу, ту он не повез бы с собой. Позже я узнала, что новую девушку зовут Анушка.

Домик в мексиканском квартале был одним из лучших периодов в моей жизни, я отдохнула душой так, как не смогла бы ни в одном роскошном круизе, наконец-то мы с дочерью снова обрели любовь друг к другу, которую некогда потеряли. Мы спали в одной постели. Сначала я немного стеснялась, потому что физического контакта у нас не было много лет, но вскоре привыкла. Помню чувство, когда я спала с ней бок о бок, или когда просыпалась, а ее рука лежала у меня на груди — блаженство сладкое и грустное оттого, что оно не могло длиться вечно.

Рой Купер то и дело приезжал из Лас-Вегаса и других мест, куда заводило его странное ремесло разруливателя ситуаций. Он останавливался в мотеле по соседству, потому что в доме не было больше свободных кроватей, а в воздухе, по его словам, было разлито слишком много эстрогена, но при этом пользовался каждой свободной минутой, чтобы сводить нас, трех женщин, пообедать в мексиканский или китайский ресторан, на пляж или в кино. Он любил боевики, кровавые и жестокие, но не отказывался от романтических мелодрам, на которые мы его зазывали. Потом он приглашал меня на ночь к себе в мотель, и я уезжала, ничего не объясняя Ньевес и Рите, поскольку, как я полагала, что бы я ни сказала, им все равно бы не понравилось.

Рита Линарес пришла в Соединенные Штаты пешком через пустыню Сонора, ей было двенадцать, она искала отца, а теперь более тридцати лет жила в Лос-Анджелесе без документов. Она была одноклассницей Роя.

— В школе он был единственным белым ребенком. Если бы ты видела, как его травили, пока он не научился быстро бегать и давать сдачи, — рассказывала она.

Она была вдовой — дети жили в других штатах и собирались вместе только на Рождество и Новый год, — страдала от одиночества и обрадовалась появлению Ньевес, когда Рой попросил ее приютить у себя одинокую беременную девушку. Рита без раздумий взяла Ньевес под свое крыло — ей нужно было общение и человек, о котором можно заботиться.

Последние несколько недель Ньевес дремала на солнце в саду, отяжелевшая и измученная. Устроившись с ней рядом, мы с Ритой что-нибудь шили, рассказывали друг другу о себе, сплетничали, обсуждали сериалы и жизнь у себя в родных краях. Я спросила, была ли она когда-нибудь влюблена в Роя Купера, и она с возмущением ответила, что всю жизнь любила только одного мужчину, своего мужа, «да упокоится он с миром». Уединившись на кухне, мы говорили о Ньевес. Рождение ребенка волновало Риту не меньше моего; она приготовила для него кроватку и шила одежки.

— Молю Бога, чтобы Ньевес осталась со мной. Моя единственная внучка живет со своими родителями в Портленде. Я была бы очень рада, если бы в доме появился ребенок, — призналась она, но мысль о том, что Ньевес останется в Лос-Анджелесе, казалась мне безумием; она должна вернуться в свою страну, где ей будет помогать ее семья.

Моя дочь всегда жила сегодняшним днем, полагалась на удачу, никогда не строила планов, не ставила целей и не любила проекты. В этом она тоже походила на Хулиана. Несколько раз я спрашивала, что она собирается делать после родов, но она отвечала уклончиво.

— Не будем торопиться, мама. Будущее покажет.

Зато мы заранее подобрали ребенку имя: если родится девочка, ее назовут Камила, если мальчик — Камило.

В третью пятницу октября Ньевес проснулась на рассвете и застонала от головной боли, а два часа спустя, собираясь выпить третью чашку крепкого кофе, который считала универсальным средством от всех недугов, встала с постели, и из нее хлынули околоплодные воды, образовав на полу между ног широкую лужу. Рита позвонила Рою, который как раз приехал на неделю в Лос-Анджелес, и вскоре мы вчетвером очутились в вестибюле роддома. У Ньевес не было схваток, она лишь жаловалась на невыносимую головную боль.

Ждать в приемной пришлось довольно долго, прежде чем Ньевес осмотрел врач, который обнаружил у нее высоченное давление. Началась неразбериха, последующие часы и дни слились в одну долгую ночь, в которой мелькали обрывки каких-то образов, калейдоскоп лиц, коридоры, лифты, голубые и белые халаты, запах дезинфицирующего средства, чьи-то распоряжения, шприцы с лекарством, и только одно я помню отчетливо — ручищу Роя Купера, держащую меня за руку. Эклампсия, сказали они. Я никогда не слышала этого слова.

— Я в порядке, мама, — пробормотала Ньевес, закрыв глаза и приложив руку ко лбу, чтобы защитить глаза от слепящих прожекторов, подвешенных к потолку.

Это был последний раз, что я ее видела. Ее увезли бегом, каталка исчезла за двойной дверью, а мы остались одни в ледяном коридоре.

Нас уверяли, что сделали все возможное, чтобы ее спасти, но не смогли понизить давление; начались судороги, Ньевес потеряла сознание и впала в кому. Им удалось сделать кесарево сечение и достать ребенка, но у Ньевес отказало сердце, и она умерла через несколько минут. Мне бесконечно жаль, Камило.

Как мне хотелось, чтобы ты, новорожденный малыш, хотя бы на мгновение прижался к материнской груди, помнил ее запах, тепло, прикосновение рук и голос, произносящий твое имя. Сколько мы ждали? Вечность. В какой-то момент медсестра положила мне на руки ребенка в голубой шапочке, завернутого