Но, с другой стороны, что действительно эффективное могли сделать люди моего положения? И так ли уж несущественны в своей сумме эти «малые» дела? Особенно если к этому добавить постоянную творческую работу – как личную, так и связанную с созданием и развитием Института США и Канады АН СССР. Эта работа – разумеется, не только моя, но многих десятков, а может быть, и сотен людей – и готовила в недрах застойных времен идейное и политическое пробуждение, новое мышление.

В конце концов, не извне, а изнутри общества после очень тяжелого периода его истории пришли и М.С. Горбачев, и его соратники, начавшие перестройку. Но ее готовили и в ней участвовали и многие другие.

Говорю об этом не для того, чтобы хоть в малейшей степени приписать себе гражданский подвиг и мужество тех, кто бросил открытый вызов злу, боролся с ним, как на войне. Но общественное развитие все же сложнее войны и требует сочетания разных форм воздействия и усилий. Главное, надо было эффективно противостоять реставрации сталинизма в период его контрнаступления и готовить последующее обновление общества.

Важно также иметь в виду, что наступление сталинизма, начавшееся во второй половине шестидесятых годов, велось не только против людей, но и против идеи, против исторической правды и новых представлений о социализме, о мире, о политике. Возможности такого наступления у консервативных сил имелись немалые.

В их руках оказались практически все ключевые посты в идеологии. Идеологический отдел, созданный при Хрущеве, был разбит на три. Один – Отдел науки – попал в руки С.П. Трапезникова и сразу стал главным оплотом сталинистской вандеи. Второй – Отдел культуры – возглавил В.Ф. Шауро, бывший секретарь ЦК Белоруссии по идеологии, человек, по-моему, готовый проводить любую политику, которую предпишут сверху, не очень активный сам, но предоставлявший полную свободу некоторым своим «жаждавшим крови» сотрудникам. Поскольку еще раньше в творческих союзах и ряде редакций были созданы прочные оплоты сталинизма, этим людям не составляло большого труда не только остановить движение вперед, но по широкому фронту открыть дорогу махрово-консервативным, сталинистским взглядам, в то же время зажимая все, что им противоречило.

С третьим отделом, отпочковавшимся от «империи Ильичева» – Отделом пропаганды, – дело обстояло сложнее. После снятия В.И. Степакова (видимо, за близость к Шелепину) он был без заведующего и до начала 1972 года оставался под фактическим руководством А.Н. Яковлева. И, собственно, только Яковлев и несколько, совсем немного, его единомышленников в Отделе пропаганды пытались что-то сделать, чтобы поставить преграду на пути поднявшейся консервативной волны. За это А.Н. Яковлев вскоре поплатился. Предлогом стала его интересная, актуальная до сих пор, получившая тогда широкий отклик у общественности статья в «Литературной газете» об интернационализме.

Это было, по сути, первое серьезное публичное выступление в защиту интернационализма, против национализма и активизировавшегося великорусского шовинизма. По существу, это было сильное выступление в защиту идей XX съезда КПСС, что заметили не только противники, но и сторонники сталинизма. Голиков тут же написал донос, который рассматривался на политбюро. При мне и нескольких других товарищах Брежнев выговаривал Яковлеву за статью. И прилюдно же сказал, что на первый раз его «прощает», расчувствовался от собственного великодушия и даже его обнял. Но через пару дней вышло решение о назначении Яковлева послом в Канаду, где он пробыл до середины 1983 года. После этого Отдел пропаганды тоже «зашагал в ногу».

Ситуация на идеологическом фронте осложнялась тем, что в качестве секретаря ЦК КПСС все три отдела курировал П.Н. Демичев – человек, лишенный талантов, по верхам чего-то нахватавшийся, а по сути – малообразованный. И притом готовый взяться за любое дело, хотя толком не умел справиться ни с одним. На моей памяти он возглавлял МГК КПСС, был секретарем ЦК, отвечающим за химизацию народного хозяйства, а затем за идеологию, и, наконец, стал министром культуры. Андропов мне рассказывал, что после смерти маршала Малиновского Шелепин пытался продвинуть Демичева на пост министра обороны, мотивируя это тем, что тот, мол, имеет военный опыт (он кончал Военную академию химической защиты, а потом был некоторое время политработником в армии – здесь, видимо, и сходятся все линии карьеры: главного химика страны, ее главного идеолога и главного попечителя искусств, претендовавшего или, во всяком случае, прочившегося еще и на роль главного военачальника).

Работу Демичева на посту секретаря, ведавшего идеологией (насколько я мог догадаться, его переместили оттуда на пост министра культуры опять не столько из-за неспособности, сколько из-за близости к Шелепину), я в целом оценивать не хочу. Но не помню случая, когда бы Демичев сделал хоть что-нибудь хорошее – кого-то защитил, когда-то выступил за правду и т. д. А за кулисами – выпячивать эту сторону своей деятельности он не любил – много раз, если не постоянно, покровительствовал плохим людям, поддерживал скверные дела.

Сменил Демичева на посту секретаря ЦК КПСС по идеологии М.В. Зимянин, чему поначалу все были рады. Репутация у него была неплохая, в том числе по недавним делам, в частности схваткам с Трапезниковым и Голиковым в период подготовки XXIII съезда партии. Но на посту секретаря ЦК с ним что-то произошло. Может быть, он не выдержал испытания властью. А может быть, это было возрастное. Но, во всяком случае, Зимянин стал совсем другим, превратился в покровителя реакционеров, а в некоторых неблаговидных делах (в частности, в попытке разгромить в 1982 году ИМЭМО АН СССР) активно участвовал сам.

Сколько я помню, всегда самую негативную роль в идеологических делах играл МГК КПСС, возглавлявшийся вначале Егорычевым, а потом Гришиным.

Ну и, наконец, где-то в облаках, у самой вершины власти восседал «серый кардинал» М.А. Суслов, «верховный жрец» идеологии, изредка выступавший публично. За кулисами он постоянно играл консервативную роль. Она особенно однозначна в литературе – его отношение к А.Т. Твардовскому, А.И. Солженицыну и В.С. Гроссману общеизвестно, – а также в истории и других общественных науках. В политике роль Суслова была, по-моему, не столь однозначной. Во всяком случае, когда речь шла не о поиске новых путей, а о споре с теми, кто толкал страну к авантюристическому, правоэкстремистскому курсу. Здесь природная осторожность Суслова, боязнь осложнений не раз делали его влияние конструктивным. Да и в идеологии, когда активизировались правые экстремисты, он иногда удерживал от крайностей. Хотя прогрессивных импульсов от этого человека, конечно, не исходило, а консервативное влияние он оказывал постоянно.

В общем, даже пожаловаться было почти некому. В критических случаях ученые и деятели культуры обращались к Андропову (у него все же сохранялась неплохая репутация) или напрямую к Брежневу. Бывало, что они помогали (пару раз, в частности, таким образом было предотвращено снятие Ю.П. Любимова, руководившего Театром на Таганке).

Эта общая ситуация в руководстве идеологической жизнью страны находила адекватное отражение во всей духовной сфере: в общественной науке, идеологии и культуре. Я хотел бы более подробно остановиться на общественных науках, что наиболее близко мне.