обнимет ее и скажет что-то очень важное, но Габриэль Хартман не двигался с места.

Она обернулась и только потом решилась открыть глаза, давая себе еще немного времени пожить с надеждой, что препятствия, обнажившие ее душу и снявшие шелуху прожитой жизни, не оголят ее любовь к нему настолько, что он ей покажется незнакомцем.

Но он был так же красив, и все так же от его оливкового цвета глаз – как у нее самой – трепетало сердце. Но все же что-то изменилось.

Габриэль стоял, положив руки в карманы, и смотрел на девушку в белом полупрозрачном платье. Его взгляд скользил по телу, ласкал изгибы, пробирался сквозь тонкую ткань и касался кожи. Она надеялась, что, оставшись здесь, в доме с мансардным этажом, он помнит ее. Помнит то, что между ними было… Но почему же не делает шаг навстречу?

И она сама не двигалась. Потому что не простила?..

– Ты изменилась, – наконец, сказал он и улыбнулся.

– А ты совсем нет, – ответила Робин.

Хлынул ливень. Грозовые тучи, копившие в себе океаны чувств, разверзлись целым потоком, способным смыть с лица земли все вокруг. Не сговариваясь, Габриэль и Робин опустились на мокрый песок друг напротив друга и посмотрели друг другу в глаза. И каждому казалось, что это его чувства сейчас бьют по лицу, капают с подбородка, насквозь пропитывают одежду.

– Я боялся, ты не захочешь со мной говорить после того, что я сделал… – начал Габриэль.

– Если бы не ты – я сама бы это сделала. – Она лукавила, и он не мог этого не знать, а потому рассмеялся. Так весело и легко, словно им опять было по пятнадцать и они опять попали под летний дождь и теперь неслись в укрытие, еле передвигая ногами в прилипшей к коже одежде, держались за руки и хохотали.

– Я слишком хорошо тебя знаю, Робин Вайсс, чтобы предположить, что ты способна на это.

– Ты бы удивился, – хмыкнула девушка, помолчала и продолжила: – Но я тоже удивилась, когда узнала о том, что это ты убил мою сестру.

– Она не оставила мне выбора, Биби…

Габриэль смотрел на Робин и пытался понять, что чувствует. Это лицо, эти глаза… Точно такие же, как глаза убийцы. Точно такие же, как и те, что смотрели на него в последний миг жизни Лианы Лэнг.

Он знал, что убьет ее, с той самой секунды, когда в баре тем самым вечером, после того как они встретились «случайно» на пляже, она призналась ему, что убила всех этих девушек. Габриэль тогда много выпил, разговорился. Речь зашла о суде, на котором его признали невиновным, а потом как-то слово за слово он сказал, что хочет пойти и сдаться. Просто потому что сам не уверен, был ли это он или кто-то другой. А жить с такой ношей больше не мог.

– Все сходится, – бормотал он. – Кто еще это мог быть? И это сердце на подушке… Это же только мое воспоминание. Хочешь сказать – случайность?

– Габби, ты слишком себя накручиваешь. – Лиана тоже много выпила, хотя не собиралась в надежде на то, что ей удастся затащить его к себе. В тот вечер вообще все шло не по плану.

– Накручиваю… Давай я буду убивать твоих мужиков и складывать тебе на постель их… члены. Что ты скажешь на это?

– Почему члены? – нахмурилась девушка.

– А какая разница? Сердце, почки, печень… Хочешь, буду класть желудок?

– Что ты несешь, Габби, как это то же самое? Ты что, не понимаешь, почему сердце?

Она не могла поверить. Она принесла этому придурку шесть жертв. Во имя любви. Оставила вполне ясное послание – сердце на подушке. Как можно быть таким тугодумом, чтобы не понять?! Ради чего тогда все это было?

– Ты просто осел, Габриэль Хартман. И придурок. Поверить не могу, что ради тебя я… – Злоба клокотала внутри, словно кипящая лава вулкана, и грозила вырваться наружу.

– Ради меня ты что? – нахмурился он.

– Ради тебя я убила их всех, – прошипела ему на ухо Лиана, швырнула свой стакан с недопитым виски за стойку и ушла.

Габриэлю показалось, что он ослышался или просто неправильно ее понял. Но чем дольше он думал об этом, тем больше прояснились мысли. Все сошлось. И ее одержимость, которую нельзя было не заметить и из-за которой они и расстались. Ее способности влезать к людям в душу и в доверие… Она ничего не знала про те его воспоминания, в которых он видел искусственное пластмассовое сердце на подушке отца. Но сейчас он и сам не был уверен, что видел это. Память, проклятая лживая память могла дурить его тогда, собирая отдельные образы в логичную картинку, чтобы он поверил, что это он убийца.

Он знал, что делает, когда шел на пляж, чтобы собрать черно-белые перья чаек, – Лиана ему рассказывала свое самое страшное воспоминание. И ее судьба тогда уже была предрешена.

Девушка пустила его в квартиру – хотела дать последний шанс. Он предложил заняться любовью, а она не отказалась. И даже дала привязать себя к кровати, думая, что это всего лишь игра. И только когда нож вошел в руку, разрезая вдоль вены, оливкового цвета глаза широко распахнулись от удивления. Но было поздно. Он зажал ей ладонью рот и продолжал резать, и его разрывало от удовольствия и боли. И когда все было кончено, он вскрыл ей грудную клетку, достал сердце и вместо него положил охапку только что собранных с пляжа перьев.

Она была одной из его девушек, принося сердца других ему в жертву. Так почему же не принести свое?

Габриэль смотрел на Робин, не отводя взгляд. Он много раз представлял, сможет ли посмотреть ей в глаза – в те самые глаза, – но не думал, что это будет так тяжело. Он прожил свою обиду, прожил свою злость на Лиану. Сможет ли прожить свою трусость?

– Она не винит тебя, Габби, – прошептала Робин. Дождь не прекращался, заливаясь в глаза, нос и рот. Она почти не видела его, лишь размытый образ, как в ее воспоминаниях.

– Я знаю, Биби. Мы с ней прожили это. Не один раз, – улыбка вышла грустной, но спокойной.

– Почему же ты… Не уходишь?

– А ты не понимаешь? – он усмехнулся и протянул вперед руку. Робин приподнялась, ухватилась за нее, как за соломинку, и тут же оказалась в его объятиях.

Его руки были теплыми, а от тела шел такой жар, что, казалось, попадая на нее, должна сразу испаряться. Она гладила его