Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дождь был достаточно уважительной причиной. Уолли устало помотал головой:
— Завтра я встречусь с советом и расскажу, как нужно бороться с колдунами. Лорд Зоарийи, твой племянник отдал приказы, требующие поддерживать дисциплину и не обижать горожан. Повтори их от моего имени. Лорд Тиваникси, ты снарядил два корабля?
Тиваникси неохотно кивнул.
— Отпусти их и заплати экипажу. По пять золотых. — Он подумал: сейчас ему возразят, что казна пуста. — Объяви морякам: отныне воины не будут занимать корабли и препятствовать торговле. Я клянусь в этом на своем мече.
Что еще? Голова его кружилась. Он чувствовал дурноту.
— Кто в совете лучший наездник?
Седьмые переглянулись, потом Тиваникси неуверенно сказал, что в молодости ему приходилось сидеть на лошади.
— Тогда молю тебя прийти ко мне через час после заката с седельщиком и кузнецом.
— Но без менестрелей, — заявил возникший рядом с Уолли Ннанджи, излучая сверхширокую улыбку.
Уолли уронил руку ему на плечо и прошептал:
— Доведи меня до дому. — Он уже не мог стоять на ногах.
Ннанджи присел под его тяжестью, потом внимательно посмотрел снизу, оценил его состояние.
— Правильно! — сказал он, потом ткнул пальцем в двух здоровенных Шестых. — Ты! И ты! Поднимите! — Потом, даже еще жестче, — Седьмым:
— Вы пойдете следом, милорды!
Уолли обнаружил себя взваленным на плечи Шестых, попытался было протестовать, но Ннанджи еще не кончил.
— Музыканты! Менестрели! «Воины Прекрасным Утром»!
Томияно ожидал на шлюпке «Сапфира» недалеко от берега на случай, если кому-нибудь придется быстро убегать. Ннанджи выбрал из двух пристаней самую дальнюю. Оркестр принялся выбивать марш, трубачи повели мелодию, менестрели завели песню, а два бравых Шестых понесли нового лорда-сеньора; за ними шла свита из Седьмых, а следом — уже все остальные. И все пели «Воины Прекрасным Утром» — эта песня теперь была не просто маршем, она стала гимном гильдии. И впереди всей процессии с обнаженным мечом, распевая так же громко, как другие, но каким-то образом умудряясь улыбаться шире всех, вышагивал Ннанджи, Пятый.
— Что же мне теперь делать?
Он даже вздрогнул. Вопрос прозвучал так явственно, как если бы он задал его вслух. Глаза его упирались, не видя, в дощатый потолок. Если слова были произнесены, значит, должен быть и голос, их произнесший.
Он лежал в каюте «Сапфира», раненая рука была перетянута бинтом. Кровь на коже засохла, но Джия смыла ее теплой водой — редкая роскошь на корабле. Тошнота тоже прошла — значит, организм восполнил потерю крови. Он чувствовал себя хорошо. Теперь все его страхи позади, и он может выполнять приказ Богини.
Если Брота согласится, он останется жить на корабле. Генерал должен быть при армии, но он никогда не ощущал себя генералом по призванию.
Возможно, Брота задержит свой корабль в Касре, побоявшись потерять Тану.
Дневной свет все еще падал в иллюминатор, значит, он спал не долго. Жизнь проста в Мире — никаких телевизоров или кондиционеров, мебели, никаких книг и журналов. Все, что у них было в каюте, — это постель, одеяла и маленький сундучок с одеждой. Маленькая постелька Викси в углу… немного самых необходимых вещей.
И она была рядом. Джия сидела скрестив ноги, глядя на него, дожидаясь его с бесконечным рабским терпением, — гладкая смуглая кожа, и две черные лямки через плечи, темные зовущие глаза, темные, уже отросшие волосы. Улыбка ее, наполненная покоем, говорила о таком, что не выразишь словами.
— Что мне теперь делать? — спросил он. Одним грациозным движением она вспорхнула, словно птичка, и легла рядом с ним. Положив холодную ладонь ему на лицо, заглянула в глаза.
— Что ты хочешь? Ты голоден? Тебя мучит жажда? — Она помолчала. — Одинок?
Он улыбнулся и попытался обнять ее, но она лежала на его здоровой руке, а больной он не смог этого сделать.
— Ни то, ни другое, ни третье, моя любовь… Нет… у меня теперь армия, я — лорд-сеньор. Больше тысячи людей присягнули мне, поклялись умереть за меня. И что мне теперь делать?
Джия запустила пальцы в его волосы и притянула его голову к себе так, что их губы встретились, и подарила ему тихий сестринский поцелуи, се рука скользнула по его груди. Когда поцелуй кончился, она не отодвинулась от него и замерла в ожидании.
— Итак, — сказал он, — что мне делать?
— Не думаю, что лорд-сеньор должен спрашивать об этом у рабыни.
— А я вот спрашиваю.
Она серьезно посмотрела на него:
— Делай то, что считаешь нужным!
Он получал огромное удовольствие от соприкосновения с ее гладкой, шелковистой кожей и чувствовал, что ему нужно только это.
Все остальное отступало на задний план.
— Мысль о войне пугает меня, моя любовь. Смерть и разрушения, слезы и кровь, разграбленные города… Богиня все еще хочет загнать колдунов опять в горы, разве не так? Разве не в этом моя миссия? Это Ее армия, Ее сбор. Ее воины. Она приказала мне. Что же мне делать?
Джия снова прижала свои губы к его, и поцелуй на этот раз был не таким уж сестринским. Руки ее подтверждали это. Непонятным образом у нее оторвалась одна из лямок лифчика.
— Давай обсудим это сначала, а то потом я не смогу соображать, — все-таки продолжил он, когда она позволила ему говорить. — Боги жестоки, Джия! Этот маленький принц… Несколько тысяч смертей не обеспокоят их. Они-то живут вечно. Что для них гибель смертных — такой пустяк.
Она нежно покачала головой, волосы ее защекотали ему бровь.
Предвидя следующий поцелуй, он отвернулся и сказал, обращаясь к стене:
— Я не могу так… Если бы я мог заставить воинов слушать.
— Делай то, что находишь правильным.
— А вдруг это не понравится богам и они остановят меня.
— Нет.
Он посмотрел на нее:
— Как ты можешь так говорить?
— Ты вправду спрашиваешь мнение своей рабыни?
— Да. Ты самая благоразумная во всем Мире, дорогая. Скажи мне. Объясни.
Она нахмурилась. Джия не очень любила общаться посредством речей.
— Богиня не отдала бы тебе Свой сбор, если бы не считала тебя самым подходящим для этого человеком. — Ее губы снова приблизились. — Поэтому ты должен… делать… то… что… считаешь… правильным.
Поцелуи стали чаще, настойчивее, активнее; и руки ее тоже продолжали свое путешествие.
Он сопротивлялся, стараясь освободить здоровую руку.