— Расскажите, как вы это обнаружили, — предложил ей ухмыляющийся опер.

— Да как? — откликнулась бабушка. — Взяла я ее, значит, и пошла сливать.

— Минуточку, — остановил ее Грязнов. — Кого вы взяли?

— Так утку же! — Нянечка недоуменно смотрела на него. — Выливаю, а он оттуда и выпади.

— Кто? — Грязнов понял, что лучше проявить терпеливость, если он хочет понять хоть что-нибудь. — Кто — выпади?

— Ключ, — ответила старушка. — Маленький такой. Не похоже, что от квартиры.

Грязнов посмотрел на своего подчиненного. Тот подал ему маленький ключик и объяснил:

— Полина Григорьевна освобождала утку, которой пользовался Борисов. Мочился он в нее, понимаете? Иногда мочатся и те, кто даже без сознания находится. А в утке этой самой находился этот самый ключик.

Грязнов задумчиво рассматривал предмет, который ему передали.

— Похож на обыкновенный ключ от камеры хранения, — объявил он после долгого молчания и обратился к старушке: — Спасибо, Полина Григорьевна. Вы нам очень помогли.

Полина Григорьевна с достоинством ему кивнула и медленно пошла от нас, все время оглядываясь: не позовем ли обратно?

— Как он мог засунуть ключ в утку? — спросил я. — Как он вообще оказался у него. Его же должны были выпотрошить, когда клали сюда.

— Спроси чего-нибудь полегче, — заявил Грязнов. — Лучше скажи, где нам искать эту ячейку, в какой камере хранения, на каком вокзале?

— А теперь ты спроси полегче, — отпарировал я.

Он кивнул, давая понять, что иного ответа и не ожидал.

— Так что с этими артистами-охранниками? — спросил я у него. — Имей в виду, у меня на них большой зуб.

И вкратце рассказал ему, что здесь со мной произошло.

— Разберемся, — туманно ответил он. — Идет дознание, господин Турецкий.

— Вот и хорошо, — кивнул я. — Ты работай здесь, а я пошел на встречу с Аничкиным.

Надеюсь, что убежденность в моем голосе прозвучала натурально. Я поверю в возможность такой встречи только после ее окончания, но это мое внутреннее дело.

Грязнов с интересом посмотрел на меня.

— Ты ничего не хочешь мне сказать? — спросил он.

Почему-то мне захотелось хоть немного побыть серьезным.

— Потом, — ответил я. — После встречи.

Он махнул мне рукой и подозвал своего помощника:

— Давайте-ка сюда этих артистов из охраны. Мне хочется задать им еще пару вопросов.

Я не стал больше докучать Грязнову своим присутствием. Никуда не денутся от меня свидетели из госпиталя, если и это дело будет у меня в руках. Грязнов работать умеет, ему и карты в руки. Потом доложит. А у меня тоже есть дела.

И весьма важные.

4

Генерал Петров не обманул. Люблю иметь дело с порядочными людьми, даже если они — гекачеписты.

— Полковник Лукашук сделает все, что нужно, — кивнул он на своего подчиненного. Тот даже ухом не пошевелил, стоял как скала. — И вот что еще, Александр Борисович. Сразу после беседы с Аничкиным жду вас у себя.

— Зачем? — на всякий случай спросил я, вовсе не удивленный таким оборотом дела.

— Думаю, что нам будет о чем поговорить, — ответил Петров и новым кивком дал понять, что я свободен.

Пришлось встать и откланяться. За встречу с Аничкиным я на многое согласен.

— Здравствуйте, — сказал я. — Старший следователь по особо важным делам Александр Борисович Турецкий. Я пришел, чтобы поговорить с вами о вашем деле. Ознакомиться с фактурой, так сказать, от лица прокуратуры.

До самой этой минуты я не верил, что мне позволят-таки с ним встретиться. Но вот он передо мной. Только что его ввели в следственный кабинет Лефортова и оставили нас наедине. И мы можем говорить. Разумеется, разговор наш будет записан гебешниками на пленку, но меня это мало волновало. Я ничего не знал, а они — все. Они ничего нового, по всей вероятности, не услышат, а я могу. Если, конечно, Аничкин сочтет нужным рассказывать. Пожалуй, не стоит предупреждать его о том, что разговор наверняка записывается. Ну разве в самом крайнем случае. Но ведь и он не мальчик, а полковник госбезопасности.

Мне пришлось выбрать такой тон, чтобы он был как бы и официальным (если обвинение и вправду ложное, это должно заставить Аничкина разговориться), и в то же время врать тоже было нельзя: дело Аничкина в моем производстве не находилось. Я вел, так сказать, ознакомительную беседу.

Выглядел он относительно неплохо. Вообще-то недели в тюремной камере никому не идут на пользу, тем более когда неопределенность положения давит на психику. А на него, я был уверен в этом, давила. Но выглядел, повторяю, Аничкин неплохо. Не знаю, как бы выглядел я, окажись на его месте. Чур-чур меня!

Глаза его мне тоже понравились. Он пытливо меня осмотрел и после того, как я представился, кивнул:

— Аничкин. Полковник службы безопасности.

— Это мне известно, — мягко сказал я. — Я пришел сюда, чтобы вы рассказали мне все. До нас дошли сведения, что вас арестовали по ложному обвинению.

— Мне пока вообще не предъявлено никакого обвинения, хотя действовал я в пределах необходимой обороны. Причем не только собственной. Был ранен, но, кажется, дело пошло на поправку.

— Вас обвиняют в убийстве нескольких человек, — продемонстрировал я свою осведомленность, ссылаясь на рассказ Лукашука, когда мы сюда ехали, — а также в государственной измене. Через вас шла утечка информации. Это так?

— Нет.

И он замолчал, словно изучая меня.

Я решил начать сначала:

— Что вы имеете в виду, говоря о необходимой обороне? Причем не только, как вы говорите, вашей?

Он долго молчал, и я уже стал беспокоиться. Он мог запросто ничего не сказать. Я для него посторонний. Хотя зачем ему все это держать в себе? Если у него есть хоть капля здравого смысла, он поймет, что самое лучшее, что может сделать человек в его положении, — это сказать правду.

Слава Богу, здравый смысл у него был, и, как я понял далее из рассказанного им, совсем даже не капля, а гораздо, гораздо больше.

— Говоря о необходимой обороне, я имел в виду оборону страны. Родины. На самых верхах власти готовится страшное предательство, которое грозит превратиться в катастрофу, если этих людей не остановить.

Ну вот. Что и требовалось доказать. Но может быть, стоит ему намекнуть, что разговор наш записывается на пленку? Ладно, послушаем пока дальше.

— Вы можете рассказать что-то конкретное?

— Да, — кивнул он. — Я готов под любой присягой подтвердить, что высшие чины в службе безопасности страны, а также отдельные высокопоставленные ответственные работники из окружения и администрации Президента России вступили в преступный сговор и организовали устойчивую группу, которую они называют Стратегическим управлением.