— Что вы задумали? — спросил падре Доминик.

— Отступать, — мрачно ответил Эспада. — Больше нам ничего не остается.

Идея быстро овладела массами. Те, кто полагался на свое искусство плавания, но еще не уплыл, решили сделать это сейчас. Другие толкали перед собой деревянные обломки кораблекрушения и цеплялись за них же. Троица на фрагменте гребла руками. Эспада собрался последовать их примеру, но, почувствовав движение навстречу из-под воды, тотчас отдернул руку. Отступление — лучшего слова тут и не подберешь — в полной мере соответствовало тому, что происходит на поле битвы после разгрома. Побежденные группами и поодиночке выбирались сами по себе, заботясь разве что о самых близких друзьях, если те вдруг оказались рядом, а победители преследовали их. Пленных не брали.

* * *

Есть у французов такое понятие: дежавю. Все это уже было, все это он уже видел, и вот оно опять то же самое. Вокруг — волны, внизу — бездна, на востоке недавно встало солнце. В этот раз дон Себастьян был не один, и под ним был не бочонок с вином, а широкая квадратная решетка, но, если отвлечься от деталей, ситуация была та же самая.

Падре Доминик всю ночь исправно молился. В результате этого или просто по стечению обстоятельств, но акулы их не беспокоили. Тем не менее Эспада всю ночь простоял — больше, правда, просидел — на страже. В одной руке он держал «бискайца», другой прижимал к себе сапоги. Ходить в них, залитых водой, было неприятно, выливать эту воду постоянно — неудобно, вот и пришлось держать сапоги под мышкой.

Ночь прошла спокойно. Если, конечно, можно считать спокойным плавание в темноте на погрузившейся под воду решетке, которая не иначе как Святым Духом удерживалась от окончательного погружения. Да и он постепенно сдавал свои позиции. Если вечером решетка уходила вниз под тяжестью двух человек на ширину ладони дона Себастьяна, то теперь, к восходу солнца, — уже на ее длину.

Промокшая одежда за то же время подсохла и застыла, напитавшись солью. Особенно пострадала рубашка. Должно быть, с прошлого раза с нее отстирали не всю соль. До нового купания это было незаметно, потому как ткань сама по себе была жестковата, но теперь к старой соли прибавилась изрядная порция новой. Ощущение оказалось не из приятных. Словно натянул ржавую кирасу не по размеру на голое тело. Кожаный колет выдержал новое испытание с честью, и дон Себастьян начал понимать, почему моряки предпочитают кожу в одежде. Его матерчатые штаны так напитались водой, что норовили сползти вниз под своим новым весом. Постоянно их придерживать дон Себастьян счел ниже своего достоинства, а потому больше сидел, чем стоял во время своего дежурства. Сидел, опять же, в воде, и штаны намокали все больше и больше. Было такое чувство, что они твердо вознамерились впитать в себя всю влагу этого моря. Шляпа высохла, но косила по-прежнему. Эспада поправлял ее больше по привычке, но она сразу съезжала обратно на ухо.

Слева и чуть позади в том же направлении дрейфовали немногочисленные обломки «Ля Шуэт», но никого из матросов не было ни видно, ни слышно. Диану они тоже не обнаружили и даже голоса ее ни разу не услышали. Впрочем, шанс еще был. Если они вдвоем сумели выплыть на такой утлой деревяшке, то точно так же мог спастись и кто-нибудь еще. А уж такая бывалая путешественница, как Диана, — тем более. Оставив их, как самых неопытных, далеко позади.

Дон Себастьян с такой позицией, конечно, сразу согласился, но на душе все равно скреблись кошки. Чёрные-прёчерные, как волосы Дианы, и с большущими острыми когтями. Эспада и сам не ожидал от себя, что будет так скучать по этой чертовке. Настолько, что, невзирая на все злоключения, был твердо намерен добраться до этого Брамса — а надо будет, и до Миктлантекутли — и вытрясти из них обоих всю душу — или что там у дьявола вместо нее, — но вернуть Диану.

— Хвала тебе, Господи, мы спасены, — прошептал падре Доминик.

Эспада оглянулся на него, потом перевел взгляд туда, куда неотрывно смотрел монах. Туманная дымка справа от встающего солнца обрела четкие очертания и оказалась островом. Словно огромная зеленая гора вставала из воды. На испанский фрегат молитв падре не хватило, но еще правее разрезала волны широкая рыбачья лодка. Она направлялась в их сторону.

Эспада заметил ее еще раньше, когда в последний раз оглядывал горизонт, но принял за один из крупных обломков «Ля Шуэт». Мачта на ней была, но, по причине отсутствия даже намека на ветер, рыбаки не поставили парус. Поэтому издалека их лодка казалась просто темным угловатым пятном. Таким же, как отстающие обломки сзади и левее.

Теперь же рыбаки сами заметили испанцев, и лодка приближалась, подгоняемая дружными взмахами двух пар весел. Рыбаками оказались негры. Не такие черные, как те, которых дон Себастьян видел в Каракасе, — кожа этих по цвету напоминала кофе, — но в остальном мало от них отличались. Тот, что сидел на корме, мог бы при случае сойти за краснокожего аборигена, если бы не курчавые волосы. Все они были одеты в белые штаны и широкополые соломенные шляпы с идеально круглыми полями.

Рыбаков было пятеро. Большая лодка могла вместить и дюжину человек, но тогда не осталось бы места для рыбы, а ее в лодке хватало. Улов занимал все пространство на дне от мачты и до самой кормы. Большей частью мелочевка — по меркам рынков Кадиса, — но попадались и достойные экземпляры, длиной почти что в руку человека. У того негра, который сидел на корме, на груди висело ожерелье из акульих зубов, и местные морские хищницы, за милую душу схрупавшие весь экипаж «Ля Шуэт», поостереглись предъявлять претензии на улов этих рыбаков. Ни одной из них даже рядом не было видно.

Когда лодка приблизилась, рыбаки дружно сложили весла.

— Приветствую вас! — сказал Эспада по-французски.

Сидевший на корме ответил на такой дикой смеси французского и непонятно какого, так что дон Себастьян слова вроде и понял, а смысл — нет. Голос у говорящего был высокий, гортанный, и эта его особенность еще больше коверкала мягкие французские слова. Падре Доминик, к удивлению дона Себастьяна, обратился к рыбакам на том же языке. Рыбаки дружно просияли и уже жестами показали, чтобы испанцы поскорее перебирались к ним. Один из них перегнулся через борт, ухватился под водой за решетку и одним движением сильных рук притянул к ней лодку. Другой, быстро перебравшись на нос, придерживал решетку оттуда.

— Падре, вы первый, — сказал Эспада.

Монах не стал спорить. С трудом вытянув затекшие ноги, он едва переполз в лодку. Скорее даже делал вид, что ползет, пока Эспада и двое рыбаков переносили его через борт. Таким образом, в конце этой операции и дон Себастьян оказался в лодке. Решетку тоже не бросили. Рыбаки аккуратно перетянули ее к корме и там привязали двумя веревками, взяв на буксир. Сидевший на корме снова что-то сказал. На этот раз Эспада вообще не разобрал ни слова. Судя по тому, что остальные четверо снова взялись за весла, прозвучала команда плыть дальше. Падре Доминик обменялся с этим кормчим парой фраз, довольно кивнул и откинулся назад, устраиваясь полулежа на самом носу.

— Вы понимаете этих негров, падре? — спросил Эспада.