Внезапно какие-то крики прервали ход его мыслей. Оставшиеся далеко позади спутники звали его во весь голос. Размахивая руками, ученый Динь в конце концов зацепился полой своего сверкающего новизной наряда за придорожный кустарник. Из страха порвать новое одеяние, что стало бы для него настоящей катастрофой, этот образчик элегантности изо всех сил старался сохранять спокойствие, в то время как доктор Кабан, с трудом удерживаясь в седле, тщетно пытался освободиться от своих мешков, чтобы прийти к нему на помощь. При виде этого душераздирающего зрелища мандарин решительно повернул назад, поклявшись в душе, что в следующий раз поедет в Китай один.

Уже стемнело, когда они добрались наконец до своего города, примостившегося в излучине реки, в воде которой плавали тысячи огоньков большого порта. Сверху он напоминал гигантскую морскую звезду.

— Герои возвращаются на родину! — воскликнул Динь, разглаживая свой наряд в предвкушении триумфального въезда в город.

— Странно, — произнес мандарин Тан, указывая рукой на темный участок ниже по течению реки. — В поселке бродяг ни огонька. Куда же они подевались?

С тяжелым сердцем он пришпорил лошадь и помчался вниз по склону. От дурного предчувствия внутри у него все похолодело. Что же произошло за время его отсутствия? Не умер ли Сю-Тунь, пока они переворачивали вверх дном небо и землю в поисках средства от его болезни?

Как молния, промчался он мимо стражников, охранявших его резиденцию, и направился прямиком к комнате иезуита, где горела масляная лампа. Толкнув дверь, он остановился как вкопанный.

Монах суетился вокруг открытого и уже наполовину заполненного сундука, перебирая только что вынутые из шкафа вещи.

— А, вот и вы, мандарин Тан! — сказал Сю-Тунь с обезоруживающей улыбкой. — А я все думаю: когда же вы вернетесь?

И он снова принялся разбирать книги.

— Сю-Тунь! — воскликнул судья, не веря своим глазам. — А мы все думали, что вы при смерти. Из-за неумеренного употребления «порошка холодной еды» вы должны были бы сейчас…

— …быть недвижимее скамейки, на которой вы спите, — добродушно закончил за него доктор Кабан. — А вы, оказывается, воскресли, словно саламандра, возрождающаяся из пепла!

— Так, значит, вы все знаете… — прошептал иезуит.

— Конечно! Мандарин Тан заставил нас съездить с ним в Китай для встречи с мумией вашего благодетеля, чтобы доктор Кабан смог определить яд, который вы принимали! — пояснил Динь, которому такое окончание путешествия начинало действовать на нервы.

Сю-Тунь вздохнул и беспомощно развел руками.

— Ну что тут скажешь? Вот уже несколько лет, как я готовлю это снадобье и принимаю его, прекрасно осознавая, чем рискую. Но что вы хотите? Оно открывало мне небеса, расцвеченные огнями таких цветов, которым нет названия, оно уничтожало границы и горизонты, чтобы я мог смотреть на мир с неслыханных высот… Все это стоило смерти в тысячу раз более мучительной, чем та, которую я чуть не познал.

— Так, значит, у вас часто случались такие припадки безумия, побуждавшие вас покончить счеты с жизнью? — поинтересовался ученый.

— Часто, но в последние месяцы приступы становились все сильнее, потому что я был вынужден принимать порошок все реже и реже.

— Почему? — спросил мандарин.

На его вопрос с возмущением в голосе ответил раздувшийся от негодования доктор Кабан:

— А вот это могу объяснить я! Вспомните состав «порошка холодной еды»: среди прочих веществ туда входит кварц. А в наши дни его не так-то легко найти у нас в стране, и все из-за того, что его вывозят за границу. Я прав? — обратился он к иезуиту.

— Абсолютно, — ответил Сю-Тунь. — Той ночью у меня не осталось больше моего снадобья, и это невыносимое ощущение пустоты давило на меня сильнее, чем крышка гроба. Я не имел больше возможности вызывать эти сияющие огни, эти сверкающие вспышки. Мир, которому они принадлежали, был мне недоступен. Вот я и преступил один из главных запретов моей веры…

При упоминании об этом пламенеющем пространстве мандарину Тану вспомнилось его собственное давешнее недомогание.

— А знаете, недавно во сне я побывал в похожем месте… У меня было впечатление, что я лечу где-то, где нет границ, и блеск неисчислимых огней неудержимо влек меня…

— Ты что, тоже решил попробовать какой-то отравы? — недоверчиво спросил Динь. — Вспомни, в каком плачевном состоянии мы застали мандарина Чженя! Два сушеных мандарина — этого я не перенесу!

Его друг метнул в него грозный взгляд.

— Конечно нет! Но я тогда испугался, не отравили ли меня…

— Описание вашего сновидения напоминает мне то, что испытывали мои пациенты, которым случалось вдыхать дым некоторых растений или грибов, способных вызывать галлюцинации, — вмешался доктор Кабан. — Часто к этому прибегают поэты, стремящиеся обрести вдохновение, или художники, которые пишут потом совершенно несуразные картины.

Сю-Тунь, перестав разглаживать измятую сутану, добавил:

— Даосы в своем стремлении слиться со Вселенной также очень любят такие экстатические прогулки. Само понятие полета имеет для них огромное значение.

— Вы намекаете на последователей школы Шанцин, о которых говорили на острове Черепахи? Помнится, они поклоняются разным небесным телам.

— Именно, — ответил Сю-Тунь. — Они не только вдыхают разные дымы, чтобы воспарять в высшие сферы, но и глотают талисманы с изображением этих светил. Они называют это поглощением астральных потоков.

— Любопытно: тянут в рот все, что только можно, — задумчиво заметил Динь.

Глядя на посвежевшего монаха, мандарин Тан задал наконец давно мучивший его вопрос:

— Как же получилось, что три дня назад мы оставили вас при смерти, а сегодня вы встречаете нас совершенно здоровым?

Иезуит помолчал, собирая свои кисточки и чернильные камни, а затем едва слышно произнес:

— Честно говоря, я и сам не знаю. Сегодня днем я проснулся с ужасной головной болью, не понимая, почему в такой час все еще лежу в кровати. Затем понемногу начал вспоминать случившееся и пришел в ужас от того, что натворил в отчаянии. Посмотрел на запястье и с удивлением увидел, что надрез уже начал затягиваться. Потом осмотрел раны на спине — они перестали гноиться. Что же произошло на самом деле — не могу вам сказать.

Он умолк, устремив взгляд в какую-то невидимую точку за пределами комнаты.

— В моей вере такие вещи называются чудом. Но временами в моей памяти возникает образ молодой женщины с длинными кодами, которая дает мне выпить какой-то жидкости янтарного цвета.

— Госпожа Аконит! — вырвалось у мандарина.

— Но я ничего не знаю, — признался монах. — Мне могло и присниться…

— И часто монахам снятся молодые женщины? — с простодушным видом пробормотал Динь, ласково поглаживая свой леопардовый воротник.