Оливар умолк. Жосс понял – в своих воспоминаниях он вернулся к тому времени, когда эта ужасная смерть еще не случилась, и теперь не хотел продолжать рассказ. Наконец он заговорил снова.

– После того как она… В общем, потом я вернулся к Святыне и вытер всю кровь. Это священное место, и я знал, что нельзя осквернять его. Ох как долго все это длилось! Я снял рубашку и использовал ее как тряпку, но мне приходилось вновь и вновь зачерпывать воду, чтобы намочить ее. Было очень мало света, горело лишь несколько свечей, и я не мог понять, хорошо ли я все сделал. В конце концов, мне оставалось просто уйти. Я хотел вернуться к ней. Там, в темноте, она была совсем одна.

Элевайз сказала что-то ласковым, успокаивающим голосом. Жосс видел, как Оливар быстро кивнул.

– Я сказал: «Я вернулся, Гуннора», расстегнул цепочку и надел крест на ее шею, – тихо продолжил он. – Он так чудесно выглядел на черном фоне ее платья. Я опустился возле нее на колени и долго стоял так, просто смотрел и смотрел. Потом я убежал.

Элевайз покачивала его, еле слышно напевая что-то, будто успокаивала ребенка, проснувшегося от ночного кошмара.

– Все, все, – звучал ее тихий голос. – Вот вы и высказались. Все уже позади. Все позади, все…

Они долго молчали.

Оливар спросил:

– Ее похоронили?

– Да, – ответила Элевайз. – Она уютно лежит в своем гробу, где уже ничто не причинит ей вреда.

– Она уже у Бога?

Жосс уловил замешательство Элевайз. Заметил ли его Оливар?

– Я думаю, что скоро она там будет, – ответила Элевайз. – Мы молились за ее душу и продолжим служить по ней мессы. Мы сделаем все возможное, чтобы она недолго оставалась в чистилище.

– Она была хорошая! – возразил Оливар. – У нее не много грехов, пятнающих ее душу, аббатиса. Скоро она будет на небесах.

– Аминь, – прошептала Элевайз.

Затем, склонившись над темноволосой головой, лежавшей на ее плече, она начала громко молиться о покойной сестре аббатства – Гунноре из Уинноулендз.

Когда Элевайз закончила молиться о Гунноре, Оливар встал и огляделся вокруг с таким видом, словно не очень хорошо понимал, где находится. Затем, вспомнив, медленно опустился на землю и закрыл лицо руками. Послышался его голос, от звука которого сердца Элевайз и Жосса готовы были разорваться.

– Она ушла, – прошептал он. – Что же здесь осталось для меня?

Силы окончательно покинули его. Жосс и Элевайз, не зная, что предпринять, полудовели, полудотащили Оливара до аббатства и препоручили сестре Евфимии. Увидев крайнее отчаяние несчастного, она дала ему глоток маковой настойки с толикой драгоценного корня мандрагоры.

– Ему лучше всего поспать, – сказала она. – Во всяком случае, сейчас. Боюсь, единственное, что в моих силах, – это дать ему немного блаженного забвения. – На ее круглом озабоченном лице появились морщинки. – Помните, это лишь временное решение, – добавила она серьезно. – Когда он проснется, в его бедной душе ничего не изменится к лучшему.

Сестра Евфимия отвела для Оливара уголок в покое, где он мог лежать за тонкими занавесками, хоть немного отгороженный от звуков и запахов других больных. Одна из сестер-сиделок поставила у его изголовья плоскую чашу с расцветшими розами, и вскоре их сильный аромат распространился в воздухе.

– Розы хороши от печали, – заметила сестра Евфимия, одобрительно кивнув. Когда Оливар погрузился в расслабляющий сон, она несколько минут стояла рядом, а затем, ласково коснувшись рукой его плеча, удалилась.

Чуть раньше в покой пришел брат Фирмин и объявил, что пришел помочь больному, хотя сестра Евфимия не просила о помощи. Он принес чашу воды из источника. Брат Фирмин выждал, пока Оливара уложат в постель, а потом, заметив, что он уснул, послал одну из сестер принести скамейку, которую поставил в ногах кровати.

– Я останусь здесь, – объявил он сестре Евфимии. – Да, сестра, я очень хорошо понимаю, что молодой человек уснул. Но, мне кажется, ему хоть немного поможет, если кто-то будет возле него.

Потом, аккуратно поставив чашу целебной воды рядом с розами, он сел, закрыл глаза и приготовился к бодрствованию. Его губы зашевелились в безмолвной молитве.

Жосс отыскал брата Савла и попросил его отправиться в Родербридж. Нужно было известить Брайса, а, по мнению Жосса, на сей раз ситуация позволяла, чтобы такое поручение выполнил кто-нибудь другой. Как Жосс догадывался, для аббатисы Элевайз было предпочтительнее, чтобы он остался в аббатстве. Смущаясь, он попытался внушить это брату Савлу, но тот, коснувшись руки Жосса, остановил его:

– Не нужно объяснений. Я понимаю.

Аббатиса Элевайз, сестра Евфимия, брат Фирмин, брат Савл, неизвестная ему сестра, которая принесла розы, – все они были полны сочувствия и готовности помочь, все предлагали свои умелые руки и быстрые ноги, все спешили выполнить любую просьбу, зачастую еще до того, как эта просьба была произнесена вслух.

В первый раз Жоссу пришло в голову, какое это хорошее место – аббатство Хокенли.

– Как вы узнали обо всем? – спросил Жосс аббатису.

Они снова были в ее комнате. Элевайз сидела, выпрямившись, на своем месте, но Жосс подозревал, что выглядеть как обычно стоило ей огромных усилий. Она повернулась и взглянула на него. Подняла перевязанную руку помахала ею, затем, скривившись, опустила на колено.

Жосс недоверчиво покачал головой.

– Вы поранили палец о край основания статуи? Желая убедиться, что он достаточно острый, чтобы рассечь чье-то горло?

– Да.

– Аббатиса Элевайз, как же это безрассудно!

– Хотя бы вы не начинайте! Я уже получила выговор за свою безответственность от сестры Евфимии, премного благодарна.

Она была тронута и возмущена одновременно. Сейчас, уже лучше понимая ее, Жосс видел, что эта трогательность не была намеренной; он решил, что сочувствие вызывало само сочетание бледного, но решительного лица с этим проклятым мотком ткани на руке.

– Болит? – мягко спросил он.

– Да.

Могу себе представить, подумал он. Ее рука сильно болела еще до того, как мы тащили сюда полубессознательного мужчину. Одному Богу известно, как наше маленькое приключение может повлиять на нее.

Он вспомнил первый заданный им вопрос.

– На самом деле, я имел в виду не это. – Лучше сменить тему, подумал он, и поговорить об Оливаре и Гунноре, чем рисковать подорвать ее мужество жалостью. Вместе с тем он не мог не замечать ее состояния: лицо Элевайз побледнело, на высоком лбу под накрахмаленным белым полотном головного покрывала выступили капельки пота. – Я действительно хочу знать, что заставило вас подозревать иное, когда я делал все возможное, чтобы убедить вас в виновности Милона. Когда я настаивал, что Милон бесстыдно лжет и что убил Гуннору именно он.