Родная дочь ютилась в доме кузнеца, тогда как могла жить в просторных хоромах Мала, где все еще слышал отец ее задорный детский смех, правда в видениях. Она уклонялась от общения с ним, предпочитая компанию свекра. Того самого Горыни, которого Мал определил в роковой день сакральной жертвой несостоявшегося договора с варягами.

Бывший правитель столкнулся с кузнецом у входа. Горыня, черный от копоти, прошел мимо, проигнорировав своего родственника. Время для того, чтоб припоминать обиды, даже смертельные, было неподходящим. Кузнец согнулся в три погибели от неимоверной тяжести, вынося целую охапку сулиц-дротиков с еще горячими наконечниками, только что насаженными на древки.

Древляне превратились в муравьев. Каждый что-то куда-то нес. Потоки людей смыкались в отдельных местах и снова расходились. Движения горожан и особенно выражения их лиц казались сосредоточенными, далекими от хаоса. Они боролись за выживание. Каждый по мере сил. В них вселилась какая-то надежда, ничем не подкрепленная и никак не объяснимая, ведь только что они потерпели сокрушительное поражение от превосходящего по силе противника. Казалось бы, их должны накрыть апатия и разочарование. Однако ничего подобного не произошло. Они готовы были встретиться с врагом еще раз, в последней схватке, лицом к лицу…

Горыня спешил к людям, взобравшимся наверх и взирающим через клинья частокола на построения и передвижения врагов. Они нуждались в оружии. И он нес им дротики, луками занимались другие. А потом он собирался к сыну, чтобы делом и советом помочь в создании катапульт и баллист, которых у варягов было великое множество, а древляне только собирались соорудить, чтобы пусть не отразить осаду, так хотя бы удивить надменного врага.

Кроме рук, ему нечего было предложить, но эти руки, жадные до работы, могли соорудить невообразимое, изготовив из бревен разобранных хибар баллисты, стреляющие гигантскими стрелами. Сперва речь шла о ядрах, которые Горыня должен был отлить на своей кузне, но свинца нанесли недостаточно. А иное железо было теперь на вес золота.

Подельники по его научению уже начали мастерить стреломет. Авось получится! Надо бы покумекать вместе, чтоб не ошибиться с конструкцией, рассчитать длину тетивы, скрученной из пожертвованных женщинами волос, укрепить плечи и рычаг, обмотав его для пущей упругости сухожилиями животных. А еще приготовить дрова для костров и жбаны с любой жидкостью, пусть даже с медом, чтоб греть до кипения и обливать варягов, если полезут на стены.

Малуша же хотела помочь женщинам-простолюдинкам, тем, что отмачивали коноплю и плели из пеньки сети для ловли воробьев, или тем, что шили мешки из беличьей кожи для переноса камней и булыжников, выкорчеванных малыми детьми не только с уличных дорожек, но и из очагов родительских жилищ. Она показалась в дверном проеме следом за свекром и тоже столкнулась с родичем.

– Куда ты собралась, Малуша, в таком положении? – нежно взял за руку отец. – Я разговаривал с Домаславом, он не против, чтоб ты ушла вместе со мной по тайному лазу. Здесь не место тебе!

– Домаслав не против? – не поверила она. – Отец, оставь меня, я никуда не пойду с тобой. Так можно вечно скитаться. Это наш дом. Домаслав защитит нас… Он сильный.

– Тысячи уже лежат у городских стен, и их никто не защитил! – напомнил отец. – Подумай не о себе, о дитяти. Дай ему увидеть солнце.

– Если он родится в неволе или в скитании, все, что он будет видеть, это тьму. Оставь меня, отец. Иди сам, если хочешь! – отмахнулась от отца Малуша и побежала к людям.

– И ты осуждаешь меня! – кричал вдогонку Мал. – Куда вам понять меня?! Куда пожалеть?! Вы с радостью разменяете меня на мир! Выдадите варягам как зачинщика! Родная дочь выдаст! Я так поступил с Горыней, и это было единственным выходом тогда! И вы так поступите! Только со мной! Ведь я никому не нужен. Я родной дочери не нужен! Чем вы лучше меня? Я ведь думал о вас! Обо всех вас!..

Мал бежал от людей, в сторону своего тайного лаза. Скоро он был внутри. В тесной щелке без света, с обветшалыми осыпающимися стенами, хрупкими подпорками, высохшими от времени и издающими треск при малейшем прикосновении. Он дополз до выхода и, смахнув ветки, вылез к свету. Сорвав кустик вереска, он вдохнул всей грудью его запах, запомнив на всякий случай аромат родной земли, словно кто-то неведомый и всемогущий позволил ему это сделать в самый последний раз в жизни, разрешил проститься с самым дорогим, что трогало когда-то его сердце.

Мал, оглядываясь, мчался к спасительному лесу. Туман скрыл бегущего от варяжского дозора. Человек добежал. Но человек или загнанный зверь?

Вот он, одинокий скиталец, подобный матерому, но уставшему и ослабевшему волку, предавшему свою стаю, но полагающему, что бросили его. Озлобленный и провалившийся в бездну собственной ненависти. Не прощенный, но и не вымаливающий прощения. Мал. Бывший князь земли Древлянской, а теперь обитатель ничейного леса. Существо в облике человека, с мечущейся и истерзанной душой.

Покинув дом, он пока еще не осознавал, что сжигал за собой все мосты. Он прикасался к соснам и елям, надеясь пусть не на поддержку, но хотя бы на отклик от них. Ведь через них говорили с людьми боги. Но боги не утешали Мала, ведь он убил их жрецов…

Городище держалось, отбивая атаки варягов градом булыжников и струями кипящего жира. Ночью из Коростеня со свистом прилетела уже пятая по счету огромная стрела и врезалась в осадную башню, засыпав в руинах из бревен дюжину храбрых воинов из дружины Асмуда. Поджоги не удавались, очаги возгорания тушились мгновенно, не давая огню разгореться, – у древлян было достаточно воды. Запасы продовольствия, похоже, тоже не иссякли за эти долгие месяцы, к тому же древлянские птицеловы приноровились к разведению голубей и ловле воробьев сетями, а вот у осаждающих появилось немало проблем.

Тайный лаз, по которому древляне осуществляли сообщение с внешним миром, обнаружили и закупорили лишь спустя полгода. Домаслав уже успел отправить гонцов к своим союзникам-вятичам, и наверняка его человек добрался и до печенегов. Другого объяснения набегу кочевников на южные границы Руси не было. Прослышал хан Куря, что столица не защищена, того и гляди, отважится на поход к Киеву.

Надо было снимать осаду и выдвигаться в обратный путь. От Ольги ждали именно этого решения, ведь ни одно из ухищрений смекалистых варягов не срабатывало, а вынужденные федераты-славяне отлынивали от сражения, выказывая всем своим видом полное безразличие к происходящему.

Воеводы и дружина почему-то были уверены, что Ольге не меньше, чем войску, порядком надоела растянувшаяся во времени возня у неприятельских стен, которые за столь внушительный срок так и не смогли протаранить. С севера надвигались холода, от которых не представлялось никакой возможности укрыться в лагерных шатрах. Люди мерзли. Зубы на морозе стучали, как у зайцев при виде волков. Не спасали костры, истопники просто не успевали заготавливать для них толстые ветки и сучья. После одной из промозглых ночей похоронили первых окоченевших.