бараке осталась семья Кусковых, да старый электрик Прохор, который получил пенсию, но тянет с отъездом на материк.

Кахир принес Прохору электроплитку с перегоревшей спиралью в ремонт. Комната напоминает слесарную мастерскую, стены в мазутных разводах, стол-верстак с кучей железок, металлическая кровать, засаленная подушка, три грубых табуретки и больше ничего; ни занавесок на окнах, ни фотографий на стенах, ни парадной одежды, чтобы выйти в клуб, в люди на праздник.

Прохор постоянно кашляет и жалуется на безденежье.

– Дочку вырастил, а она укатила в Чернигов и пишет, и пишет: вышли денег.

Кахиру искренне жаль одинокого, больного старика.

– Я тоже, как поднакоплю денег, сразу уеду отсюда.

– Дурак, поживи-поработай, пойдут в гору северные надбавки – хорошо огребешь, купишь дом.

Бледно-серое лицо неожиданно осветилось улыбкой, глаза заблестели. В другой раз принес Прохору рыбы, которой купил нерасчетливо с избытком. Старик обрадовался и так старательно благодарил, что Кахиру стало не по себе, словно испачкался в густом киселе.

Кахира перехватила в коридоре жена плотника Кускова: а ты че ж это не на работе?

– Я во вторую смену сегодня....

– Пойдем, красавчик борщом угощу, – ухватила Нинка за руку и бесцеремонно потащила на свою половину. А он и не сопротивлялся.

Борщ под рюмку с водкой оказался необычайно вкусным, а к нему еще и котлеты и разговор, что пакуем чемоданы, уезжаем насовсем, может, возьмешь, Кахирчик, из мебели что-то. «Этажерку вот из Усть-Омчуга перла… А матрас пружинный, глянь какой мягкий». Толкнула с легким смешком-хохотком, и он завалился на кровать, а она уже сверху жаркая и сисястая…

Где-то хлопнула дверь на тугой пружине. Кахир яростно извиваясь, вывернулся

из-под женщины потный и жалкий в испуге своем, потому что привиделся разрубленный вдоль спины труп отца. Поспешно натянул штаны, сунул в карман трусы и подбежал к двери, а Нинка стояла посреди комнаты, светясь своим белым телом, словно свеча, и хохотала, выговаривая: и что ты за топтунишка! Она приехала на рудник в восьмидесятых годах и не знала, как и за что зарубили топором любвеобильного Асхаба Баграева.

В тот день Нинкина дочь играла в коридоре с мячом и услышала грохот. Приоткрыла дверь, увидела Прохора с искаженным в гримасе лицом. Закричала. Прибежал Кусков и все понял без слов.

– Этого нам еще не хватало! – сказал он в сердцах. Отправился в контору, звонить в райотдел милиции, чтобы определиться с трупом.

– Он через сутки в комнате завоняет страшно.

– А вы его на улицу, временно, – посоветовал дежурный в райотделе, обещая прислать участкового через день-другой.

Кусков позвал Кахира и приятеля из своей бригады, чтобы перенести труп старика в сарайку за домом, где раньше хранили уголь. Чтобы не кидать тело в грязь, решили положить на землю матрас. Грязный засаленный матрас, обшитый брезентом, оказался необычайно тяжелым. Кахир потащил его волоком, зацепился за порожек, ткань лопнула, посыпались разноцветные пачки денег.

– А вы говорили, помянуть Прохора не на что, – хохочет Нинка, складывая на табуретке стопу денег. – Тут на машину и домик в деревне.

Пришел Аркадий Цукан. Удивленно оглядел убогую обстановку комнаты старика Прохора, который ходил всегда в телогрейке или спецовке и жалился на безденежье. Переложил несколько пачек синих, красных, одна даже фиолетовая, увязанная шпагатом, словно бы убеждаясь, что это не шутка и деньги настоящие. Выдернул пачку трехрублевок, отдал Нинке Кусковой.

– На поминки хватит. Остальное пусть бухгалтер наш оприходует. У старика где-то дочка живет на Украине…

Таких роскошных поминок поселок не знал со дня своего основания.

Кахир привычно смывает с резиновых ковриков шлих. Вдруг увидел грязно-желтый окатыш с грецкий орех. Обрадовался. Выхватил из холодной воды. Вертит в пальцах, разглядывает причудливые изломы…

– Стоять, падла! Не успел стырить? – Бригадир смотрит с ехидной усмешкой. – Попался, сученок…

Кахир хватает лопату, бьет плашмя по голове. Бригадир с поросячьим визгом убегает к бендежке. Кахир садится на корточки, продолжает смывать шлих. Хотя понимает, что накажут, но это будет потом, а сейчас ему важно доработать, как положено, чтоб не упустить ни одной малой чешуйки золота.

***

Суббота, рудничная контора. За столом члены месткома и парторг. На стульях свободные от смены рабочие. Бригадир поясняет.

– Значит так. Увидел я, что Ворона, то есть Баграев, вертит в руках самородок. Ну и решил, что хочет украсть. Припугнул. А он сходу лопатой по голове.

– А ты сразу и обосрался…

– Товарищ, Пучков держите себя в руках… Похоже, что этот ингуш и ножиком может пырнуть.

Председатель месткома, оторвал голову от протокола собрания.

– Баграев, извинись по-хорошему. Дело закроем.

– Не буду, он меня вором назвал.

– Товарищи, кто за ходатайство перед руководством прииска об увольнении Баграева за хулиганское поведение и нарушение трудовой дисциплины…

– Ну и увольняйте.

Заступничество Цукана не помогло.

Цукана мучили собственные проблемы. Приехал в поселок Тенька и первым делом в столовую.

– Девчата, покормите холостяка…

– Так рано, мы еще обед не сварили.

Вышла из подсобки заведующая Мария Осипова.

– Это что еще за холостяк ни свет ни заря?.. Ладно, пойдем, соберу перекусить, а то нажалуешься Назарову.

И так слово за слово весело поговорили, и вроде бы ни о чем, а в тоже время о самом главном, что не произносится вслух, но живет в каждом одиноком сердце, под спудом обид, ну, а вдруг и получится…

Аркадий пил сладкий компот, балагурил привычно и думал, какая славная бабенка, да и, видать, не глупа. А она отмахивалась, шутила: знаю вас, седина в вески, бес в ребро.

Теперь Цукан мотался каждый выходной к женщине, возле которой пригрелся, но вместе жить не получалось и эта неразбериха мучила их обоих. В субботу снова приехал в поселок Тенька к Марии Осиповой. Увидел ее возле автобуса. Пошел торопливо навстречу, почти бегом.

– Откуда, такая… Такая красивая?

– В Усть Омчуг ездила. Как тебе моя прическа?

– Мария, ты просто красавица! Поверь, я впервые по-настоящему влюбился.

– Ох, Аркадий, ты прямо, как соловей. Но приятно. Хоть и не верю тебе…

– Переезжай ко мне в Колово. Дом большой, директорский. Столовая. Правда, похуже, чем на прииске… но со временем обустроим. А зимой вместе на материк, в отпуск.

Подходят к двухэтажному дому.

– Я фарш накрутила. Можно пельменей налепить. Ты же хвалил прошлый раз… Ой, Стасик!

Навстречу идет молодой парень.

–Мам, я проездом из Ягодного. Жду, жду…

–Познакомься, это Аркадий. Я рассказывала.

Станислав разглядывает Цукана. Лицо недовольное. Кривоватая усмешка…

Цукан разворачивается:

– Я позже зайду.

Уходит неторопливо.

– Мама, ты того что ли? (Станислав крутит пальцем у виска). Это же дедок-колобок, перекати поле. Бывший зэк. Плешь вон на затылке…

– Много