К началу битвы не на жизнь, а на смерть у защитников города было всего 200 артиллерийских орудий, 7 танков и 8 штурмовых орудий, что было совершенно неадекватно огромным силам окружившего город противника. В этой ситуации каждый из нас был вынужден сражаться за пятерых, без сна находиться в окопах и постоянно менять позиции, перемещаясь с одного места на другое. Между тем в городе оставалось около 240000 жителей, большинство из которых были стариками и матерями с детьми. Они с ужасом ждали своей участи.

Вместо того чтобы атаковать с востока, русские атаковали нас с юга. При поддержке тяжелых танков «Иосиф Сталин» они сумели продвинуться в застроенный виллами южный район города. Во время этих тяжелых боев мы сражались плечом к плечу с мальчишками из Гитлерюгенда. Для некоторых из них это был первый бой в их жизни. Ребята из Гитлерюгенда сражались очень отважно. Многие из них погибли в этом бою.

После трех недель боев южный район Бреслау с его великолепными виллами, парками, садами и озерами остался в руинах. Характеризуя ожесточенность борьбы в те дни, русский военный корреспондент В. Малинин писал 24 февраля 1945 года: «На каждом доме остались следы жестоких боев. На каждой улице гитлеровцы разобрали один-два больших дома и из полученных строительных материалов соорудили баррикады, рядом с которыми установили орудия, чтобы преградить нам путь. Каждая баррикада защищается пулеметами и минометами.

Наши советские солдаты должны найти новые пехотные маршруты. Наши инженеры должны с помощью взрывчатки проделать в стенах отбитых у гитлеровцев домов отверстия для артиллерийских орудий. Наши бойцы должны сражаться за каждый этаж в остальных домах.

Вчера сержант Иванников вместе со своими бойцами в течение полутора часов сражался за один из домов. В нем гитлеровцы взорвали лестницу, ведущую на второй этаж. Наши бойцы сумели уничтожить пятерых из шестнадцати вражеских солдат, засевших наверху и бросавших в них гранаты. Остальные немцы сдались.

Старший лейтенант Одинков со своими бойцами за два дня сумел очистить от врага четыре квартала, уничтожив 300 гитлеровцев. Такими действиями советские воины достойно отметили 27-ю годовщину создания Красной Армии».

Изначально предполагалось, что русские будут атаковать с севера и с востока. В последние дни января был отдан приказ об эвакуации тысяч жителей в пустые дома в южной части города. Но как только стало ясно, что угроза исходит с юга, две трети эвакуированных стали искать себе новые убежища. В связи с этим трамваи, которые все еще ходили в городе, начали ходить почти до самой передовой. Это было мерой психологической терапии, которая помогла успокоить население. Многие считали, что, если трамваи все еще ходят, значит, ситуация не может быть слишком критической. Это было признаком нормальной жизни, который заглушал страхи, даже несмотря на то, что враг был уже на краю города.

Кроме того, нам придавали силы официальные сообщения, исходившие от НСДАП, которые передавались по радио и публиковались на страницах ежедневной силезской газеты «Шлезишен Тагесцайтунг» («Силезская дневная газета»). Она была известна как рупор вооруженных сил. Эта фронтовая газета вплоть до самых последних дней перед капитуляцией выходила ежедневно с новостями, разнообразными сообщениями, красочной пропагандой, комментариями и призывами к стойкости и мужеству.

Последний трамвай был остановлен в Бреслау только после бомбардировок 1 апреля, поскольку в ходе них была выведена из строя сеть проводов над трамвайными путями. В связи с тем, что больше не было возможности использовать трамваи для перевозки пассажиров, мы решили использовать их в качестве противотанковых заграждений. Мы ставили трамвайные вагоны в два ряда, перекрывая всю ширину дороги, чтобы остановить таким образом продвижение боевых машин врага. В ходе боев многие вражеские танки были уничтожены на подобных баррикадах с помощью панцерфаустов и противотанковых орудий.

Кроме того, практически с самого начала осады Бреслау, жившие в городе мужчины, женщины и дети, желая помочь нам, стали разбирать мостовые. Кирпичами разобранной кладки они баррикадировали выбитые окна своих домов, оставляя в них лишь небольшие амбразуры для оружия нашей пехоты. В крепко построенных домах устанавливались пулеметные гнезда, и упорные бои за город день ото дня становились все ожесточеннее.

Население оказывало нам полную поддержку. Почти на каждой двери был написан лозунг: «Каждый дом — крепость!» Эти слова в Бреслау не были лишь пропагандистским призывом, а отражали реальное положение вещей. Именно благодаря этому нам удавалось, ведя огонь из-за амбразур, успешно сдерживать напор русских в течение долгого времени.

Что еще важно, в перерывах между боями мы наконец-то могли отдыхать в нормальной домашней обстановке квартир, оставленных жителями. И даже когда паузы между боями были короткими, каким удовольствием было свалиться на удобную застеленную кровать.

Когда военный врач в связи с моей раной на ноге прописал мне постельный режим, я смог позволить себе редкую роскошь — отоспаться на белых простынях. Так мне довелось провести несколько дней в военном госпитале, который был развернут в здании Института помощи слепым. Рана на моей ноге была очищена от гноя, из нее извлекли осколки, и я был предоставлен заботе дружелюбных медсестер Красного Креста.

Институт помощи слепым располагался в Западном парке, откуда было недалеко до расположения части обеспечения роты. Через три дня меня выписали из госпиталя, и я, хромая, отправился в район Пепельвица, чтобы вновь приступить к службе. Военные писари 11-й роты разместились в большом многоэтажном доме на улице Малапанезе. Именно там находился и мой друг Георг Хас, казначей роты. Он пришел в восторг от моего появления, и у меня не осталось сомнений, что я поселюсь вместе с ним.

Когда Хас в течение дня отлучался по служебным делам, я, помогая ему, занимался подготовкой писем, сообщавших родным о смерти бойцов. Эти письма затем попадали на подпись к командиру роты. Однако они не сообщали семьям правды о том, как погиб их близкий человек. Мы скрывали правду, щадя чувства родных наших павших товарищей.

По неписаному закону мы всегда, когда это было возможно, забирали с поля боя тела наших товарищей, чтобы похоронить их по-человечески. Но часто, к нашей огромной горечи, обстоятельства не позволяли сделать этого. В подобных случаях, как я уже рассказывал, попытки достать тело были самоубийством, и мы не могли изменить ситуацию. Однако в похоронных письмах мы могли неявно дать понять родным, что все было иначе. О каждом из моих товарищей было написано, что он «погиб геройски». Родители, мать или жена павшего солдата не могли и не должны были знать о долгих часах, которые родной для них человек проводил, корчась от боли и умирая в одиночестве. Наши письма, извещающие о смерти, должны быть настолько менее болезненными, насколько это было возможно в подобной ситуации. Поэтому, готовя их, мы о многом не говорили и о многом писали совершенно иначе, чем это было в действительности. Но, так или иначе, писать «похоронки» очень тяжело и горестно. По крайней мере, «похоронки» на товарищей, с которыми совсем недавно был в одном строю.