было бы легко охватить пятью органами чувств, не напрягая свои более чем скромные мыслительные способности. Так, в упоминавшейся выше работе М. Карпенко «Вселенная разумная» читаем: «Человеческий мозг работает с весьма низким коэффициентом полезного действия: он использует всего 3-4 % своих предельных возможностей. Очевидно, остальные 96‑97 % могут содержать неожиданные тайны, невиданные возможности человека» [27], с. 180. Ну а пока всплывает в памяти другое – фрагмент из трагедии И. В. Гете «Фауст», где Мефистофель упрекает Творца в том, что Он осложнил жизнь Своего лучшего творения – человека, одарив его… разумом:

Он лучше б жил чуть-чуть, не озари

Его ты божьей искрой изнутри.

Он эту искру разумом зовет

И с этой искрой скот скотом живет.

Отсюда – безумные завывания стада простых смертных: «До чего Горбачев довел страну!», «Ельцин развалил Советский Союз!», «Это – все Гайдар…» (конец фразы опускаю из-за его неблагозвучия). Боже праведный! Неужели человек и впрямь до такой степени обделен разумением и настолько наивен, чтобы искренне верить в то, что все это под силу промыслить и свершить одной (!), пусть даже трижды харизматической, личности? Да любые лидеры с их командами соратников и единомышленников всего-навсего набор инструментов в руках Творца, посредством которого Он проводит Свой эксперимент на земле, воплощает Свой промысел! Но для нас этот промысел, образно говоря, остается за кадром, поскольку большинство людей настолько близоруко, что воспринимает любое событие, в том числе и ужасающее, как изолированный факт: в чистом виде, вне связи с причиной (а уж тем более – с первопричиной), его породившей. В каждом преступлении люди способны узреть лишь то, что «в кадре», внешнюю, впечатляющую сторону злодеяния и фигурирующего в нем «стрелочника»: в убийстве – убийцу, в воровстве – вора, в коррупции – чиновника и т. д. Зато уж возмущения случившимся – безграничны, от души. Подобное неравнодушие, разумеется, радует. Но глубинная, корневая часть явления остается для них сокрытой. Действительно, глядя на пышные цветы, вряд ли кто-нибудь задумывается о грязных, некрасивых, но питающих их корнях, тем более если это корни махровых соцветий преступности.

Если бы люди в подобных ситуациях пытались подключать к своим проснувшимся эмоциям еще и дремлющий разум, то они, возможно, и обнажили бы эти корни, ибо «у разума нет вышестоящей инстанции» [33], с. 116, к тому же последние не так уж и глубоко сокрыты. Однако это опять же – если бы. К сожалению, «разум, как средство обнаружения истины и проникновения сквозь поверхность явлений к их сущности, уступил место интеллекту – простому инструменту для манипулирования вещами и людьми. Человек разуверился в способности разума установить правильность норм и идеалов человеческого поведения» [33], с. 147.

Однако думается, что на данном этапе божественного эксперимента, который не охватил пока и возраста одного поколения, человек еще способен при желании (единственное условие!) преодолеть умственную лень и установить причину, не подменяя ее следствием. Если он это проделает в нашем случае, то неминуемо придет к выводу: первопричина преступности коренится в «священной» частной собственности, а невиданные и неслыханные доселе преступления являются лишь следствием ее воцарения вширь и вглубь.

Будучи введенной в кровь и плоть общества, она сделала главное: раздавила социальное «наше» и заменила его единоличным «мое». Она провозгласила приоритет материальных ценностей над духовными, физиологии над культурой, сняла ограничения в купле-продаже всего и вся, обратив в товар самого человека. Если принять во внимание, что «Мое!» – это не только способ существования самости, но и ее боевой девиз, то несложно сформулировать и девиз всего этапа божественного эксперимента: «Самости – зеленую улицу!». При этом частная собственность играет роль питательного бульона для беспрепятственно развивающейся и размножающейся самости.

Однако в разрезе божественного эксперимента, как уже говорилось, взращивание самости – не самоцель, а создание условий, необходимых для воспитания души в спартанском духе. Торжество самости проявляется как раскрепощение, даже распущенность, биологического «Я» при явных же попытках закрепощения духовного «Я». Понятно, что снижение роли механизмов управления инстинктами при одновременном поощрении самих инстинктов приведет (и уже привело) к крутой деградации личности.

Можно ли остановить или хотя бы замедлить процесс начавшегося разложения человеческой души? Думается, что нет: условия божественного эксперимента незыблемы, как незыблема и природа самости его участников. А вот ослабить в какой-то степени последствия этого процесса, противостоять им, то есть уберечь от его тлетворного влияния душевный план – вполне возможно. Но – только в индивидуальном порядке. Каких-либо общественных убежищ для защиты человека от этого оружия массового поражения не существует. Все зависит от того, утрачен или не утрачен человеком тот самый дар Божий – разум. И если – нет, то готов ли человек без промедления, которое на этот раз, действительно, смерти подобно, включить его в свою работу.

* * *

В триумфальном шествии на зеленый свет самости удалось очень неплохо защитить себя юридически: она добилась смягчения (а в отдельных случаях – и отмены) наказания за преступления, относимые ранее к тяжким. Разницу, естественно, легче заметить на большом временном отрезке.

Как следует из Библии, закон Моисеев, пытаясь оздоровить нравственность избранного народа, максимально ужесточал наказания за «свершение неугодного в очах Господа». Приведу лишь три примера грехов, которые в библейские времена следовало искупать собственной жизнью. Лев. 20,9: «Кто будет злословить отца своего или мать свою, тот да буден предан смерти»; Исх. 22, 22-24: «Ни вдовы, ни сироты не притесняйте; если же ты притеснишь их, то убью вас мечом, и будут жены ваши вдовами, и дети ваши сиротами»; Лев. 20,13: «Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти». Думается, что если бы эти заповеди (в той же редакции!) были сегодня законодательно приняты и, главное, неукоснительно исполнялись, то общество понесло бы значительные потери в людях, особенно ощутимые – в среде мужчин. Но это так, к слову: у нас уже нет ни смертной казни за грех, ни самого греха как понятия, которое с успехом вытеснено другим, обтекаемым понятием – «нравственные проблемы». К этим проблемам мы скатились, как с крутой горки с трамплинами, вытряхивая на каждом из них остатки морали доперестроечных времен.

Уровень, на котором мы находимся сегодня, правда, не самый низкий: как известно, совершенству, в том числе и в безнравственности, нет предела. «Греховодство», пожалуй, одна из немногих областей народного творчества, где мы достигли феноменальных результатов. (Повторяю, от «греха» как от термина, но не сущности, мы ушли. Ведь согласно [16], с. 95, грех «обозначает… преступление против закона Бога». Но мы-то всего лишь обрядоверцы, «орган веры» в Бога и в закон Божий у нас атрофирован, хотя и носим крестики. Но если для нас не существует закона, то нет и подзаконного греха, «ибо законом познается грех» (Рим. 3,20). А потому и живем «безгрешно»,