Воздушная разведка малость ошиблась. С танками прибыли драгуны, спешились и двинулись взводными цепями. Как уяснил подполковник в Корейской войне, пехотная поддержка танков куда более действенная, нежели кавалерийская. Он не стал менять план боя, дал отмашку на запуск моторов и захлопнул люк.

Б-2бис по сравнению с танками, воевавшими в Корее, несколько облегчен. Броневой лист на борту и корме тоньше, всего восемь миллиметров. Гусеницы чуть уґже, да и в высоту машина потеряла сантиметров пятнадцать. За счет этого получена скорость, достаточная для кавалерийской поддержки – двадцать четыре версты в час. Боекомплект пушки уменьшили, зато вернули пулемет с водяным охлаждением.

Прибавился танк командира батальона. Однако в действительности тот командует лишь до начала атаки, превращаясь потом в обычного башнера. Как и командир полка, с тем же успехом комбаты могли бы разъезжать на бронированных авто и не рисковать собой. Но не стали. Та же конная привычка – лететь впереди с шашкой наголо, а не отсиживаться за спинами подчиненных.

Сквозь смотровую щель в командирской башенке Бетлинг насчитал восемь вражеских танков. Два успели поломаться либо на Горни-Милановац катится другая рота. Как и рассказывал пилот, высокие коробки с пушкой впереди, пулеметная башенка наверху. Жаль, что пехота не успела прокопать ров хотя бы метра два шириной. При его преодолении австрияки непременно уперлись бы стволами в землю.

Водитель дал полный газ. «Бэ-двойка» заревела тринклером и кинулась в обход вражеского строя. С трудом удерживаясь в башенке и стараясь не разбить голову о ее стенки, подполковник кое-как разглядел, что австрийцы нестройно остановились и сделали по одному-двум выстрелам в сторону сербских позиций. Три танка повернули к русским и тоже огрызнулись огнем. Вряд ли попали. На всякий случай Бетлинг обернулся, но, кроме столба пыли и солярного дыма, не увидел ничего.

А потом стало не до разглядывания. Механик четко вывел машину на пехоту и погнал ее прямо на живую стену. Комбат сжал рукоятки «максима», присоединяясь к побоищу.

Когда-нибудь изобретут пехотное оружие против танков. А сейчас двадцать три бронированных машины, растянувшись клином, чтобы хоть как-то иметь обзор за клубами пыли и мусора от вырвавшихся вперед экипажей, жестоко и безнаказанно расправились с полком. «Максимы» стрекотали без умолку. Пусть в прыгающей башне трудно прицелиться, но пляшущие свинцовые струи раз за разом находили новые жертвы, не меньше попало под гусеницы. Возможно, потери составили до трети общей численности, но подразделения оказались полностью деморализованы. Солдаты побросали винтовки, разбежались, нырнули в канавы в надежде, что пуля или гусеница минет. Самые смелые стреляли, пытаясь выцелить в гусеницу или смотровую щель; такие первыми получали очередь или удар траками. Через две минуты полк как тактическая единица перестал существовать. Русские потеряли лишь один танк, замерший с поломкой ходовой, его башня продолжала плеваться свинцом и фугасами.

Разогнав драгунский полк, танкисты начали примериваться к австрийской бронетехнике. Видя их неуклюжие маневры, Бетлинг предположил, что имперский командир не дал наставлений, что делать при встрече с русскими коллегами и их прорыве в тыл. Три или четыре танка продолжили путь к деревне, игнорируя или не замечая опасность сзади, остальные принялись разворачиваться. Двое столкнулись. Чтобы открыть сектор обстрела другим башнерам, подполковник велел проскочить до самого дальнего австрийца, начав с ним убийственную игру. Выстрел, механик резко дергает машину вперед, сбивая врагу прицел и выскакивая из крайне малого сектора наводки безбашенного орудия. Короткая остановка, снова выстрел и опять вперед.

Через полминуты комбат уже знал, что снаряд 37-миллиметровой пушки не берет лобовой лист врага, а австрийцам очень трудно попасть в кружащийся русский танк. Бетлинг, истратив пять снарядов, разбил, наконец, трак, и гусеница, причудливо извиваясь, выехала вперед.

Башня подранка палила непрерывно, осыпая русский танк пулями, как горохом, и не причиняя вреда. Водитель объехал неподвижного австрийца, где остановил машину против левого борта не далее полсотни саженей.

С такого удаления промазать немыслимо. Первым снарядом подполковник упокоил пулеметчика, чтобы не действовал на нервы. Потом дважды выстрелил в борт.

На серо-зеленой боковой броне дырки от попаданий видны невооруженным взглядом, никаких других изменений Бетлинг не разглядел. Непонятно, взорвались ли фугасы внутри, ранив экипаж. Он дослал в казенник следующий снаряд и старательно всадил его в заднюю часть корпуса, логически рассчитывая, что там двигатель и топливные баки.

На этот раз результат не заставил себя ждать: над кормой австрийца показался дым, а на крыше распахнулся люк. Явно команде стало неуютно под броней. Бетлинг потянулся к «максиму», доворачивая башню, чтобы встретить вылезающих танкистов достойно. При этом совершил заурядную ошибку, быть может, простительную новичку, но непозволительную опытному ветерану, тем более командиру батальона, который должен держать поле боя под надзором.

Подкравшийся сбоку и сзади танк, незамеченный ни подполковником, ни его водителем, вогнал снаряд около ленивца, пробив тонкий бортовой лист. Оглушенный грохотом и сильно ударившись головой, Бетлинг свалился вниз, чуть не заорав от пронзительной боли в раздробленной осколком ноге, которой приложился о ящик со снарядами.

Из двигательного отсека полыхнуло огнем, а в башню ударил следующий снаряд, засыпав сверху дождем из раскаленного металла. Собрав волю в кулак, танкист на руках подтянулся к пробоине и вцепился в запор люка, повернул его… Люк не открылся, перекошенный попаданием.

Ноги охватил огонь. На грани болевого шока Бетлинг нырнул в пламя, пытаясь перебраться на место водителя и выскочить в передний люк. Там, в горящем комбинезоне, он перевалился через лобовой лист. Через секунду сдетонировал ящик с пушечными выстрелами, подполковника выбросило вперед рядом с телом механика, которого настигла австрийская пулеметная очередь.

В лицо ударила вспаханная земля, а ее неожиданно свежий и такой русский аромат на миг перебил солярный гар и пороховую кислятину. Потом видение крестьянской борозды подернулось туманом. Вспомнились лица дочери, сына и почему-то жены… Может, права она была, разойдясь с ним до Сербии? На Виктора Эдуардовича опустилась ночь без запахов и звуков, коей нет конца.

Когда стихла танковая перестрелка, сербские уланы пронеслись через поле боя, настигая не успевших удрать драгун. Командир первой роты капитан Владимир Муханов, из корейских ветеранов, приказал остановить машину близ дымящегося танка комбата. Не обращая внимания на треск пулеметных патронов в боеукладке башни, он подошел к передку с открытым люком.

Несмотря на огонь, лицо Бетлинга осталось узнаваемым. Уцелели даже глаза, остановившие взгляд на чем-то неведомом, не понятном миру живых.

На поле боя чадили шесть австро-венгерских танков и девять наших. Самое меньшее четверых из русских погубил седьмой австриец, умудрившийся задним ходом выползти из общей свалки и забраться на пригорок. Оттуда он прицельно и не торопясь принялся расстреливать соперников, словно в тире, а те далеко не сразу разобрались, откуда несется смерть. Его изрешетил подкравшийся сбоку Б-2, а последний восьмой танк куда-то исчез.