Ветер больше не гулял вальсом в верхних комнатах, но они пустовали, гостиница “Бель Ви” по-прежнему была закрыта. Филипп с мсье Киселевым жили в двух соседних комнатах, перекрикиваясь перед сном, если не успевали договорить за вечерним чаем. Зимой они поставили кровати рядом с печкой и спали одетые и в перчатках. Соседи приходили смотреть, как продвигается у чудаков дело. Не-а, до зеленого сада еще далеко.

За этот год Филипп только раз съездил к отцу, в родную деревню под Ниццей. Девушки повыходили замуж или разъехались. Нарожали детей, некоторые уже по второму кругу. А что ж он думал – ждут его, лежат, как коровы на сеновале? Вот он пробирается к ним в своих носочках из тонкой шерсти, с гвоздикой в зубах? В деревне ни сеновалов и ни коров, будто и не было. Он вдруг понял, что ему уже двадцать пять. Как тяжко тянется время в тишине. Хоть плачь.

Он никогда не размышлял над своей жизнью, не копался в прошлом, не заглядывал себе в “душу”. Не читал, не смотрел телевизор – знал только то, что рассказывал ему мсье Киселев. А в людях не ошибался, совсем как отец, партизан. Понимал человека прямо в фойе. Не задавался вопросом: гостиница – его ли дело? Что же ему нравится – что он не один? Что каждый день – новые люди? Не мог забыть, как мать смотрела на дорогу, ждала гостей? Сидела за столом, и чай остывал? Говорила ему – нет ничего на свете лучше, чем путешествия! Можно каждый день встречать новых людей!

Отсюда ли вечная тяга к перемене мест?

Нет, не знал, что счастлив, а ведь был!..

К весне незаконченным оставался только “царский зал”, который бывший хозяин использовал как гараж. Но деньги совсем вышли. Филипп уже продал огромный буфет, брошенный в саду, стол со сломанной ножкой и стулья, один без сиденья. Что бы еще продать, ведь лето надвигается – не удержать. Если не начать сдавать номера сейчас – упустишь целый сезон, и тогда опять – жизнь аскета, вдвоем, без людей и без дела. Мсье Киселев позвонил знакомому антиквару. Есть старинные картины, почернели от времени, из семьи русского князя…

На красивую жизнь всегда есть спрос.

12

Вы видели новую гостиницу “Бель Ви”? Говорят, в их номере люкс жил когда-то русский царь. Если по секрету, то мсье Киселев приходится ему каким-то потомком. Да, царь, оказывается, был большим кавалером… Любовница хотела из окна выброситься, так ведь на первом этаже… Или на люстре повеситься, но люстра упала… Как все – благополучно вышла замуж… С ума сойти, какая история!.. Та же кровать… А стулья русский царь всегда ставил лицом к морю…

Лето в Каннах. Морские звезды валяются на песке, раскинув руки, как женщины. В лунном свете брызги – как искры. Пожалуйста, не заходите с голой грудью в ресторан. Рыба свежая, только что танцевала на сковородке. Все грибы можно кушать, но некоторые… Нет, моя кожа не загорает. Чуть покраснеет, и пройдет. Конечно, я хочу вас видеть. Сегодня в полночь, после работы. Пароль. Цветок в губах. Ключ.

Появились первые русские, люди советские. Горбачев открыл им двери, они стали выбегать за эти двери, протискиваясь сквозь толпу. Они говорили на языке, который Филипп с трудом понимал. Мсье Киселев тут же перешел на свой страшный французский. Русский князь, поклонник русской оперы, ни с кем из русских встречаться не желал. Не отвечал на расспросы о фамилии. Не спускался на завтрак в ресторан, запирался в своей комнате, в тишине. Уехать бы куда подальше! На край света, в Канаду!

Филипп впервые видел русских женщин. Белые зубы, белая кожа, голубые глаза. Красота! Они улыбались ему открыто, дерзко прямо из-за спин своих мужчин. “Да не жена я ему, – говорили их красные губы, – и он мне не муж”. Мсье Киселев никогда не рассказывал Филиппу про русских женщин. Старый класс. Или, может, он сам о них ничего не знал, ведь он уехал из России в девять лет.

Последнее лето в Каннах. К концу жары дорога начала виться вниз, как с горы. Самое время. Сентябрь, пару недель в октябре, а потом – тишина. Нельзя останавливаться на одном месте, нет! Им нужна гостиница, которая будет работать круглый год. Дело! Вот оно как, захватит тебя, унесет, и прощай!

Помогли знакомства и опыт. Они больше не покупали не глядя. Расположение – главное. Улица должна быть маленькой и тихой, но в центре. Люди в антракте. Приехали откуда-то и едут куда-то. Не болтайтесь у них под ногами. Пару слов о погоде, и ладно. Все при деле. День делится на въезд и выезд.

Нашли. Старинный город Авиньон. Половина города – внутри крепостных стен, другая половина – за. Каждая половина считает себя лучшей. Не Париж, но театр есть. Можно увидеть все то, о чем рассказывал по вечерам мсье Киселев. Князь Елецкий собственной персоной из оперы Чайковского “Пиковая дама”. Как наяву.

В Авиньоне они ходили в театр по одному. Гостиница, дело, нельзя оставить без присмотра. Потом делились впечатлениями – кто как пел. Мсье Киселев умел рассказывать, а Филипп – слушать. “И он взял свое си и держал!”

И вот князь Елецкий выходит на сцену. Сердце забилось в груди. Неизвестный герой! Его нет у Пушкина, а у Чайковского есть.

“Будто для меня создал, – говорил мсье Киселев. – Лишний человек, разве это не я?”

Князь Елецкий поет о своей любви: “Я вас люблю, люблю безмерно, без вас не мыслю дня прожить!” Бархатный голос, баритон. Но его отвергают. Он – лишний, потому что никому не нужен. Его любовь – безответная, как чувство эмигранта к своей родной стране.

Длинный плащ, берет, зонтик. Букет цветов по дороге. Всегда есть кому их отдать. Может быть, мы с вами были знакомы. Ваша мамочка приводила вас к нам на дачу. Нас всех словно взрывом разбросало. Россия, Россия! Я не помню потому, что не желаю вспоминать.

13

Мсье Киселев развернул клетчатый платок на столе нотариуса. “Здесь совсем немного денег, мсье Киселев, я вас не понимаю. Конечно, как вы пожелаете, раз вы так решили”. И зачитал еще раз, лишний раз, на всякий случай. “В соответствии с настоящим документом Филиппу, фамилия, уроженцу……. года рождения, принадлежит половина (пятьдесят процентов) гостиницы “Бель Ви”, расположенной в городе Авиньон, по адресу…”

Старый русский интеллигент, старый класс.

Иногда возникали вопросы. Шапочный знакомец мсье Киселева, тоже бывший оперный певец, поймал Филиппа в гостиничном коридоре. Спросил его, с улыбкой и с осыпаньем пудры на руки, за которые схватил. Весь в макияже, как будто только со сцены. Театрально понизил голос.

“Ву зет гей?”

Вдох. Выдох.

“Но, пар-фу-а-же-сю-и-трист!” (игра слов: “Вы – радостный?” (“Вы гей?”) – “Нет, иногда я бываю грустным!”)

“Не подумайте ничего дурного”, – смутился старик.

Нет, не подумал. Не обиделся и не оскорбился. Он ведь знал, что ничего такого не было, никогда. Стало жаль старика – пустая надежда. Певец искал, кому бы вручить свой пароль. Выкрасил волосы и замазал морщины, а ничего не спрячешь. Жизнь катится вниз в одиночестве, в гробовой тишине.

Обидно стало, когда вопрос поставила Варвара Павловна, через много лет. Не женщина, а полковая лошадь с заплетенной косичкой хвостом. Генерал в юбке! “Он что, мсье Киселев, – педик?” Залезла ему в кровать обеими ногами. Любопытство праздное, нижайшее. Филипп не смог ответить. Не хватило русских слов. Нет таких слов, которые приходят в минуту, когда тебя оскорбляют. Вопрос задан не с надеждой, а с презрением. Чтоб усмехнуться свысока. Может, иногда нужно – с плеча. Отец бы не замедлил. Вжик! Слава ему…