Развернувшись, он подошел к переговорной трубе.

— Торпедный, — начал он, — намерен дать вам шанс поквитаться с «Блюхером» силами аппаратов по левому и правому борту. Планирую подойти как можно ближе.

Офицеры, собравшиеся вокруг Чарлза на мостике, слушали его команды, понимая, что «подойти как можно ближе» звучало для них как смертный приговор.

Генри Сарджент, лейтенант-штурман, почувствовал страх. Украдкой он нащупал в кармане плаща маленькое серебряное распятие, которое дала ему Линет. Оно было согрето теплом его собственного тела. Он крепко сжал его.

Он вспомнил, как распятие висело у нее на груди, на серебряной цепочке, и как она, подняв руки, расстегивала ее. Цепочка запуталась в длинных густых волосах, и она пыталась освободить ее, стоя на кровати на коленях лицом к нему. Он потянулся к ней, чтобы помочь, и она оказалась в его объятиях, прижимаясь к нему теплым округлившимся животом.

— Храни тебя Господь, мой милый, — прошептала она. — Дай Бог, чтобы ты вернулся к нам целым и невредимым.

И сейчас он испытывал страх как за нее, так и за свою дочь, которую еще ни разу не видел.

— Да следи же за курсом, чтоб тебя! — неожиданно резко бросил он рулевому, Герберту Крайеру.

— Есть, сэр, — с ноткой обиды и уязвленного самолюбия отозвался Герберт Крайер. Никто бы не смог удерживать «Бладхаунд» строго по курсу, когда тот неистово метался по волнам — то срываясь вниз, то задирая нос, он каждую долю секунды нуждался в дополнительной корректировке. Это был незаслуженный упрек, брошенный на фоне страха и всеобщего напряжения. «Осади, приятель, — огрызнулся про себя Герберт. — Это предстоит не только тебе. Так что напряги задницу и веди себя достойно».

В подобных безмолвных перепалках с начальством Герберт Крайер считал себя непревзойденным — это служило прекрасным выходом для накопившихся эмоций и негодования. От страха в его беззвучном ответе сегодня присутствовал даже некоторый пафос.

«Что, Ромео, — на абордаж, в полымя, к сиюминутному триумфу? — Из-за отношений капитана Литтла с дамами члены экипажа в душе относились к нему несколько непочтительно, но с симпатией. — Ну, кто с нами кричать на дьявола, пока Чарли развлечется с его дочерью?»

Герберт усмехнулся, покосившись на капитана. Страх придал его ухмылке хищный оскал и, заметив ее, Чарлз Литтл истолковал это по-своему: ему увиделась в ней та же ярость, что владела и им. В полном непонимании двое мужчин обменялись мимолетными усмешками, и Герберт вновь сосредоточился на очередном «броске» «Бладхаунда».

Чарлз тоже испытывал страх. Он боялся обнаружить в себе некую слабинку и с этой боязнью прошагал, можно сказать, рука об руку всю жизнь, постоянно слыша ее шепоток: «Давай, жми. У тебя должно получиться лучше, быстрее, больше, чем у них, а то над тобой будут смеяться. Никаких промахов, ни в чем, ни одной ошибки, ни единой осечки. Никаких неудач!» Этот страх неотступно следовал за ним повсюду, сопровождал его во всем, за что бы он ни брался.

Он был рядом, когда по щекам тринадцатилетнего Чарлза текли крупные слезы от боли, причиняемой тяжелой отдачей ружья в плечо.

Он словно склонился над ним, когда Чарлз, держась за сломанную ключицу, упал в грязь. «Вставай, вставай», — шипел он, заставляя Чарлза всякий раз подниматься и вновь пытаться оседлать необъезженного жеребца.

Чарлз был настолько готов реагировать на его голос, что когда тот явился ему — бесформенно-уродливый, стелющийся по площадке мостика, — он почти ощутил его присутствие и тут же разобрал слышное ему одному: «Докажи, что можешь!» Единственно возможным виделся Чарлзу Литтлу лишь один путь: подобно сапсану, атакующему золотого орла, он повел свое судно на «Блюхер».

— Правый поворот — это маневр, — уверенным тоном заявил Отто фон Кляйне, вглядываясь туда, где скрытый сумерками едва угадывался силуэтик английского эсминца. — А теперь он поворачивает перпендикулярно нашей корме. Он будет атаковать нас по левому борту.

— Если только это не очередной маневр, капитан, — высказал свои сомнения Киллер.

— Нет. — Фон Кляйне покачал золотистой бородой. — Ему необходимо различать нас на фоне последнего предзакатного света. Он будет атаковать с востока. — На секунду задумавшись, он насупился, расценивая предполагаемые действия своего противника в океане, точно на шахматной доске. — Киллер, проложите мне его курс исходя из скорости двадцать пять узлов с левым поворотом на четыре через три минуты после последней наводки. Он пройдет пятнадцать миль под прямым углом к нам, а затем — правый поворот на четыре. Где по отношению к нам он окажется через девяносто минут, если мы продолжим идти прежним курсом, не сбавляя скорости?

Быстро справившись с задачей, Киллер предоставил результат, и фон Кляйне мысленно проверил все математические действия.

— Да, — согласился он, признавая правильность решения и уже мысленно сформулировав приказы об изменении курса и скорости с намерением устроить «Бладхаунду» засаду.

«Бладхаунд» шел полным ходом, поднимая десятифутовую носовую волну и оставляя на четверть мили за собой бурлящий, слабо фосфоресцирующий в темноте след.

Сотня пар глаз на борту «Блюхера» пыталась разглядеть в ночи это свечение. В тревожном ожидании пребывали все — и на палубе позади огней боевого освещения, и в тускло освещенных орудийных башнях, и на капитанском мостике, и на топ-мачтах, и глубоко в трюме — вся команда «Блюхера» ждала.

Фон Кляйне сбавил скорость, уменьшая кильватерную струю своего крейсера, и повернул под углом сорок пять градусов в сторону от материка. Он хотел подловить англичанина по правому борту вне досягаемости торпед.

Подняв меховой воротник до самых ушей, он всматривался в темнеющую морскую даль. Ночь была холодной. Океан казался безграничной чернотой, такой же необъятной, как небо, украшенное узорами сияющих созвездий.

Около дюжины человек увидели это в одно и то же мгновение — бледный, будто зависший в темноте над морем, неземной переливающийся шлейф, — кильватер английского судна.

— Осветительный снаряд! — резко приказал фон Кляйне. Рассчитывая обнаружить английский эсминец на более далеком от себя расстоянии, он был встревожен его неожиданной близостью.

Высоко над океаном осветительные снаряды сверкнули настолько яркой бело-голубой вспышкой, что на это было больно смотреть невооруженным глазом. Морская гладь походила на отполированный эбонит с плавно-рельефным рисунком волн. Оба корабля оказались резко и отчетливо высвеченными на сходящихся курсах настолько близко друг от друга, что мощные белые лучи огней их боевого освещения длиной в милю, выпрыгнув из темноты стали скрещиваться, как стремящиеся соединиться руки робких влюбленных.

Почти в ту же секунду оба судна открыли огонь, но хлопки 4,7-дюймовых орудий «Бладхаунда» утонули в грохоте крейсерской канонады.