Наконец выпроводив всех, я выдохнула и плотно зашторила все окна — на одно пришлось повесить простыню, потому что тонкая тюль пропускала противные солнечные лучи. Слова инспектора почему-то все еще звучали в моей голове и мне не нравилось это — казалось, что я поступаю неправильно, позволяя своим коллегам сомневаться в Нэро. Я не чувствовала от него никакой фальши, исключительно поддержку и понимание. Более того, он неоценимо помогает мне.

Я написала ему пожелания доброго утра, а еще сказала, что хочу немного отдохнуть и просто почитать любимые книги — врать было неприятно настолько, что я почувствовала горький привкус на языке. Но все же, наверное, так будет лучше на данном этапе, тем более я хочу поработать в одиночестве. Моя эффективность при таком методе повышается в разы.

Я стянула с себя леггинсы, завязала волосы в непонятного вида пучок, и сделала кофе — со второго раза, потому что кофемашины остаются для меня чем-то непонятным. Вставив флешку в ноутбук, я задержала курсор над файлом с аудиозаписью. Тяжело.

Я выгнала всех только для того, чтобы прослушать эти записи в одиночку. Я не знаю как поведу себя, что буду чувствовать, но точно уверена, что дослушаю их до конца. Если надо, перемотаю и сделаю это снова. Но пока я тупо пялюсь в экран, не решаясь сделать два щелчка мышкой. Я зажмурила глаза и задержала дыхание. Я сильная и у меня получится все исправить.

Комнату оглушил звук шипения, писк раций и приказов Кристиана, а я погрузилась в прослушивание каждой помехи, отгоняя от себя воспоминания того кошмара.

* * *

Я прослушала уже полтора часа чистого материала из семи. Глаза были невероятно сухими, потому что я старалась не моргать, всматриваясь в бегунок, который медленно полз внизу экрана. Передо мной лежал все еще чистый лист бумаги — туда просто нечего было записывать. Я решила перемотать запись на двадцать секунд, чтобы хотя бы немного ускорить процесс, боясь потерять весь запал и концентрацию.

— … быстро и не марали руки.

Сквозь шум я услышала эту фразу вполне отчетливо и сразу же вспомнила, что она зацепила меня еще в кабинете. Я перемотала назад и выкрутила звук на максимум, беря в руки маркер.

— … передал, чтобы мы сделали все быстро…

Я записывала каждое слово, но первое все еще было не разобрать, хотя я чувствовала, что мне нужно именно оно. С четвертого раза я нашла кнопку замедления и установила минимальную скорость.

Слышать растянутые помехи было невероятно тяжело и я хотела закрыть уши руками — в какой-то момент казалось, что мозг просто не может воспринять этот звук и барабанные перепонки лопаются. Я терпела и вслушивалась, вскочив со стула от нетерпения.

— Мундо передал, чтобы сделали все быстро и не марали руки…

Комично медленные, растянутые и расплывчатые звуки раздались на всю комнату и я успела записать предложение в центре листа, наконец выключая это отвратительное аудио.

Мундо. Вот это слово. Радоваться или чертыхаться? Пока не понимаю. Это не похоже на имя, но по контексту понятно, что речь идет о человеке. Может быть я неправильно услышала? Я подожгла сигарету немного дрожащими пальцами и начала переслушивать запись на разных скоростях еще раз — какой-то особый вид добровольной пытки, блядь.

Точно Мундо. Уже есть от чего отталкиваться, неплохо. Я открыла браузер и вбила это слово в поисковой запрос. Первое, что я увидела, это сайт переводчика: с испанского это означает «мир» — вполне себе подходит для прозвища. Потом открывались объяснения каких-то персонажей с таким именем из аниме, стрелялок и прочая хрень. Вряд ли крутые и злые мафиози будут брать себе прозвища из нарисованных мультиков. Остается только версия испанского переводчика. Мир, значит.

Я подошла к маркерной доске и продублировала там фразу, которую услышала. «Сделали все быстро и не морали руки» — убить агентов в первые минуты? Нас морозили пости семь часов, плохо справляются с указаниями старших.

— Думай, Джулари, думай… — я тыкала в лоб кончиком маркера, не отводя взгляд от фразы.

Логически подходит только это. Я решила вновь вернуться к записи после этой фразы. Проходит двадцать минут, а затем как будто происходит какой-то щелчок и помехи еле заметно начинают слышаться по-другому, как будто… как будто их включили заново, но плохо наложили записи друг на друга, твою мать!

При замедленном звучании это отчетливо внедряется в уши — эти сволочи дурили нам голову заранее записанными разговорами о всяком дерьме. Получается, убить агентов могли сразу же после этой неаккуратно брошенной фразы. И пока мы развесили уши и слушали об их секс-марафонах, они расправлялись с группой захвата. И как только им стало выгодно, они решили сообщить об этом нам.

— Сукины дети, — прошептала я, отъезжая на стуле от стола, — нас просто обвели вокруг пальца, как малолеток. Твари. Уроды, черт возьми.

Закончив их проклинать, я схватила телефон и сразу же набрала Кайлу Торренсу — главному смотрящему в тюрьме «Дьюэль». Медлить было нельзя ни секунды — они тоже могут прослушать запись с жучков, оставленных на теле Ника. Если их главный поймет, что солдаты случайно дали такую наводку, то они снова уничтожат любые улики, которые могут вывести меня на след. Так уже было и с барами, и с клубами.

Уроды используют грамотную тактику — они не просто подчищают за собой, они рубят проблему на корню. Стирают все в пыль и уходят. Красивый ход, особенно для людей с большими деньгами, но в моем случае — это явный проигрыш. Я поставила для себя четкие рамки и границы: неделя. Это максимум, который я могу себе позволить. Если по истечению семи дней я не закрою дело, то выйду прямо к прессе и признаюсь в убийствах, которые совершила руками мафиозников.

Я знаю, что инспектор старательно подчистит за мной и выставит все так, будто мафия убивает всех, кто попадется по руку. Я должна заслужить такую привилегию, как оправдание.

* * *

Минут двадцать мистер Торренс жаловался на всех заключенных. Рассказывал о недавнем убийстве в душе, но меня это никак не зацепило. Догадываюсь кто именно стоял за всем этим, но нет ни времени, ни сил разбираться с их внутренними делами.

Я сидела на кухонной столешнице и курила, стряхивая пепел в раковину. Я отбивала ногой рваный ритм из-за волнения, возбуждения и еще тысячи непонятных чувств, которые подпитывали мою внутреннюю тревогу.

—