«Он… увлекался техникой, изобрел паровую машину „с сугубым давлением“ (и даже получил за нее патент в Англии), а во время Крымской войны — особое дальнобойное ружье и хитроумные артиллерийские снаряды. Он занимался медициной и много сделал в области практической гомеопатии… Он открывал новые рецепты винокурения и сахароварения, отыскивал в Тульской губернии полезные ископаемые».

«И восторженные почитатели, и многочисленные недруги его безусловно сходились в одном: Хомяков был „тип энциклопедиста“ (А.Н. Плещеев), наделенный „удивительным даром логической фасцинации“ (А.И. Герцен). „Какой ум необыкновенный, какая живость, обилие в мыслях… сколько сведений, самых разнообразных… Чего он не знал?“ (М.П. Погодин). Иным недоброжелателям эта блестящая эрудиция казалась поверхностною и неглубокою».

Кто бы вы думали так не любил Хомякова? Главный историк того времени — С.М. Соловьев, многотомный труд которого по русской истории — это один из самых толстых слоев штукатурки, скорее даже бетона, покрывающего истинную картину истории Руси. А противопоставить А.С. Хомякову С.М. Соловьев мог лишь оскорбительные эпитеты: «самоучка», «дилетант». Что ж, когда нет аргументов, то переводят разговор в другую плоскость.

Как мы понимаем, недовольство С.М. Соловьева была вызвано тем, что А.С. Хомяков осмелился писать об истории совсем не то, чего хотелось «главному историку».

Как сказано в предисловии к двухтомнику трудов А.С. Хомякова, его интерес к истории был вызван «известной полемикой 1820-х годов об „Истории государства Российского“ Карамзина. Полемика эта охватила чуть ли не все круги творческой интеллигенции России, и одним из главных вопросов, который она поставила, был вопрос… о допустимости „художнического“… подхода к истории».

Но скорее всего, дело было вовсе не в «художничестве». Выход в свет книг Н.М. Карамзина сделал общеизвестной и придал официальный характер той фальшивой версии русской истории, которую незадолго до этого создали Шлецер, Байер, Миллер…

Для многих эта версия стала неожиданностью, причем именно в психологическом смысле. На Руси многие еще помнили кое-что из своей старой подлинной родовой истории. К их числу относился и Хомяков. По-видимому, его старые семейные предания не согласовывались с версией Шлецера-Миллера-Карамзина.

В этом заключался один из истоков известного в русской истории спора между западниками — по сути дела, последователями Шлецера-Миллера — и славянофилами.

Конечно, на стороне западников была скрытая, негласная поддержка правящей династии Романовых. Она выражалась, в частности, в том, что славянофилов фактически не допускали в официальную академическую историческую науку, которая существовала на казенные деньги и потому была несвободна.

Славянофилы же были свободнее в выражении протеста. Но зато естественно подпадали под уничтожающие обвинения в дилетантстве. А, кроме того, им был затруднен доступ к академическим, то есть государственным, архивам.

Слабость позиции славянофилов заключалась еще в том, что она была в основном «чисто отрицательной». Они не могли предложить своей законченной доктрины подлинной истории. Славянофилы лишь отмечали многочисленные противоречия шлецеро-миллеровской версии.

Из предисловия к двухтомнику: «Материалом для поисков стала у него всемирная история. Хомяков понимал сложность задачи… Хомяков держал в памяти сотни исторических, философских и богословских сочинений… Хомяков заявляет: господствующая историческая наука не в состоянии определить… действительные причины истории».

Хомяков об искажении русской истории западноевропейскими авторами.

А.С. Хомяков писал: «Нет такого далекого племени, нет такого маловажного факта, который не сделался бы… предметом изучения многих германских ученых… Одна только семья человеческая мало… обращала на себя их внимание… — семья славянская. Как скоро дело доходит до славян, ошибки критиков немецких так явны, промахи так смешны, слепота так велика, что не знаешь, чему приписать это странное явление… В народах, как и в людях, есть страсти, и страсти не совсем благородные. Быть может, в инстинктах германских таится вражда, не признанная ими самими, вражда, основанная на страхе будущего или на воспоминаниях прошедшего, на обидах, нанесенных или претерпенных в старые, незапамятные годы.

Как бы то ни было, почти невозможно объяснить упорное молчание Запада обо всем том, что носит на себе печать славянства».

Далее Хомяков отмечает, что о «произвольно причисленных к германскому корню» народах «ученые писали и пишут несметные томы; а венды (славяне! — Авт.) как будто не бывали. Венды уже при Геродоте населяют прекрасные берега Адриатики… венды вскоре после него уже встречаются грекам на холодных берегах Балтики… венды (генеты) занимают живописные скаты Лигурийских Альпов; венды борются с Кесарем на бурных волнах Атлантики, — и такой странный факт не обращает на себя ничьего внимания… И это не рассеянные племена, без связи и сношений между собой, а цепь неразрывная, обхватывающая половину Европы.

Между поморьем балтийских вендов и вендами иллирийскими — венды великие… Потом вудины русские, потом венды австрийские (Vindobona)».

И далее Хомяков приводит десятки примеров следов славянского племени венды, до сих пор рассыпанных по всей Западной Европе. Ограничимся лишь отдельными фактами, свидетельствующими о славянских корнях в Европе: город Вена, озеро Венетское, старое имя Констанцского озера, французская Вандея и т. д. и т. д.

А.С. Хомяков: «В земле вендов реки и города носят имена Себра, Севра, Сава… там еще пятнадцать городов и деревень носят имя Bellegarde (то есть попросту Белый город, Белгород — Авт.), которого нет в остальной Франции, и которое переведено словом Albi (то есть Белый — Авт.)». «В гетах и дакийцах хотят видеть немцев, назло барельефам, в которых так чисто выглядывает тип славянский».

Нет возможности привести здесь даже малую долю исторических и географических свидетельств такого рода, собранных А.С. Хомяковым. Отсылаем интересующихся подробностями к его работам.

Подводя итог, А.С. Хомяков подчеркивает, что если следовать западноевропейскому толкованию исторических свидетельств, то «мы должны прийти к простому заключению: „Не было-де в старину славян нигде, а как они явились и размножились — это великое таинство историческое“».

«Критики более милостивые, — делает вывод А.С. Хомяков, — оставляют славянам каких-то предков, но эти предки должны быть бездомники и безземельники; ни одно имя в местностях, населенных теперешними славянами, не должно иметь славянского значения; все лексиконы Европы и Азии должны представить налицо корни самые невероятные, чтобы ими заменить простой смысл простого слова. Не удалось уничтожить народы: стараются землю вынуть у них из-под ног».

Дон и Рона — старые славянские названия реки.

А.С. Хомяков задолго до нас указывал на важность Для понимания исторических летописей того обстоятельства, что слово «дон» в старорусском языке означало просто «река». Он писал: «Наш тихий, коренной, славянский Дон — корень почти всех речных названий в России, Днепра, Днестра, Двины, Дсны (Цны), Дуная, десяти или более Дунайцев, многих Донцев».