Но как это объяснить? Слишком многих слов потребует объяснение. Аландр ничего не сказал, тем более что в этот самый миг встрял Модэ.

— Они не начнут! — воскликнул принц. — Они обожглись в прошлый раз и опасаются западни. Нам следует напасть первыми. Нечего бояться. Нас больше, мои воины уверены в победе!

Модэ был возбужден. Модэ был счастлив. Странно, подумал Аландр, как может радовать предательство, причем предательство собственного рода. Впрочем, принц расценивал происходящее как частную ссору с отцом, в которой правда на стороне сына, ибо отец предал первым. А правда всегда одна. А отец изначально предполагал предательство сына. Ведь правда всегда одна. И оба ощущали себя правыми. И, что поразительно, оба были правы.

Аландр взглянул на Таллу, та утвердительно кивнула. Раз неприятель не решался напасть, следовало атаковать самим.

— Да будет так. — Аландр взглядом подозвал стоявшего неподалеку знаменосца и велел тому распустить флаг. — Начинаем атаку правым крылом.

Ставшие за знаменосцем трубачи подняли длинные трубы. Рев меди огласил равнину. Хриплый рык смерти. Отряды всадников, похожие издалека на расплывчатую серую кляксу, едва различимую на серой же, с едва зеленоватым оттенком равнине, двинулись вперед. Навстречу им устремилась такая же гигантская клякса — дружины хуннов. Кляксы медленно сползлись и слились воедино. Где-то там, вдали дрались и умирали люди — многие тысячи людей. Аландр спокойно, почти равнодушно подумал об этом: человек и рожден единственно для того, чтоб умереть. Возможно, лишь с той оговоркой, чтоб умереть достойно.

— Рамху, веди центр! — приказал он, после чего повернулся к Модэ. — А ты со своими людьми начинай охват их правого фланга.

Вновь заревели трубы, и новые массы всадников пришли в движение. Вскоре прямо перед холмом закипела горячая битва. Стрелы изгвоздили небо. Сталь встретила сталь. Кровь мешалась с кровью. Мириады коней обращали еще недавно зеленевшую плоть в тлен.

Хунны сопротивлялись, но без присущего им упорства. Сегодня перевес был не на их стороне. Они превосходили противника разве числом, пасуя и в выучке, и силой духа. Многие князья и рядовые воины тайно сочувствовали Модэ, и если бы тот не привел с собой ли, добрая половина тех, что сражались сейчас под знаменами шаньюя, вообще не покинула бы кочевий. Очень скоро хуннские воины начали оставлять строй. Сначала с поля побежали поодиночке, затем начали пятиться и исчезать в степи целые дружины.

— Пора и нам! — решил Аландр. Он тронул коня. Куруш и две сотни воинов из Племени не имеющего имени последовали за своим предводителем. Талла осталась на холме под охраной третьей сотни отборных воинов.

Отряд Аландра пронзил вражеский строй подобно стреле, пронзающей висящий на дереве плод. Громадный, возвышающийся над всеми прочими, Аландр, привставая в стременах, рубил налево и направо, устилая землю изуродованными телами, следовавшие за ним клином гвардейцы довершали дело. Не устоять!

Хунны дрогнули и начали рассыпаться. Могучий Воин и его всадники преследовали врагов. Следом устремлялись вперед другие дружины ди. Так упавший с вершины камень собирает лавину. Лавина эта, сверкающая металлом, грохочущая топотом тысяч копыт, несущая ужас и смерть, неотвратимо настигала рассыпавшихся по полю беглецов, пожирая их огнем, заливающим пустошь. Она катилась прямо к холму, на котором застыл Величайший Тумань. Величайшему некуда было бежать, ибо сзади холм уже охватили сотни мстительного Модэ. У Туманя оставалась еще гвардия — тысяча самых отборных воинов, искушенных в сражениях и набегах, в пластинчатых панцирях и кованых шлемах. Шаньюй махнул рукой, бросая гвардию в бой.

Но воины, лучшие из лучших, умирать не захотели. Лишь малая часть их бросилась с воем вперед — навстречу беспощадной лавине, все прочие обратились в бегство, рассчитывая на милосердие Модэ.

Они получили, чего хотели: ищущие смерти — смерть, жаждущие пощады — пощаду. Но горстка отважных задержала Аландра. Стрела сразила коня под Могучим Воином, прошло несколько мгновений, прежде чем он пересел на другого. Модэ опередил Аландра именно на эти мгновения.

Он первым взлетел на холм, на котором застыла одинокая фигура отца. Еще поутру повелевавший сотнями и тысячами воинов, сейчас шаньюй остался один. Бежали воины, бежали слуги, бежали даже довереннейшие из приближенных. Хунны спасали жизнь, бросив своего повелителя.

Модэ натянул поводья, вздыбливая разгоряченного скакуна. Тумань не пошевелился. Лицо его было серо, глаза — бессмысленны, пальцы бессильно повисших рук переплетены между собою. Он словно не понимал, что происходит. Вдруг взор шаньюя наткнулся на сына и в тот же миг ожил, в зрачках загорелись огоньки бешенства.

— Ты! — прошипел шаньюй. — Ты, неблагодарный сын! Ты, порождение гадюки… Ты предал меня!

— Как прежде ты предал меня, своего сына! — не сдерживая ненависти, ответил Модэ.

Но Тумань словно и не слышал этих слов.

— Ты… — повторил он, кладя правую руку на позолоченную рукоять меча.

На холм уже взбирались всадники во главе с Аландром, и шаньюй вдруг узрел громадную фигуру Могучего Воина, неловко восседавшего на коне, для него маловатом. Сизые губы старика изломала ухмылка.

— Ты предашь… Ты ведь предашь и его! Как предал меня! — взвизгнул Тумань.

Модэ покосился через плечо. Аландр был совсем близко. Тогда царевич решительно взмахнул намертво зажатым в кулаке мечом.

Очнувшийся от оцепенения шаньюй попытался извлечь из ножен свой меч, но не успел. Отменный циньский клинок с жадным всхлипом разрубил старику голову…

Аландр вскакал на вершину холма как раз в тот миг, когда Модэ, спешившись, пал на колени, сдирая с отца знак царского достоинства. Кровавя руки, Модэ сорвал с шеи отца золотую пластину — трех переплетенных меж собою рогами оленей. Он почувствовал взгляд Аландра и поднял глаза, в которых играла жестокая радость.

— Мы победили! — хрипя от волнения, воскликнул юный хунн. — Мы победили! Отныне степь принадлежит нам: мне и тебе!

Аландр молча кивнул в ответ и тронул поводья, поворачивая нечаянного скакуна прочь — к подножию холма, где затухала битва.

Модэ смотрел вслед Могучему Воину до тех пор, пока тот не скрылся из виду. И тогда узкие губы нового властителя хуннов вымолвили одно-единственное слово:

— Мне…

— Что ж, сегодня должна решиться сама наша судьба. Сегодня должно решиться все! — сказал Ганнибал соратникам.

Едва светало. Пунийские стратеги сошлись у палатки своего предводителя, дабы выслушать последние приказания. План битвы был намечен заранее. Каждый знал свое место и то, что ему предстоит делать. Каждый был посвящен в мельчайшую подробность замысла и знал, что будет, если замысел этот провалится. Стоя толпой перед Ганнибалом, генералы внимали его речи. Она была кратка, зажигающа, яростна.

— Друзья! — сказал Ганнибал, ибо собравшиеся были не просто соратниками, но и друзьями, собратьями по ратному ремеслу. — Сегодня должно решиться все. Варрон выведет войско на битву. Если же он не сделает это, мы нападем на малый лагерь врагов и вынудим их дать нам сражение. Более подходящей возможности нам не представится. Врагов больше, все мы знаем это. И они это знают. Они сильны, умелы и ожесточенны. На их стороне ярость, что присуща волчице, защищающей свое логово. На их стороне сила единства сограждан. Мы лишены всего этого. Мы бьемся на чужой земле, ища мести и славы. Если что-то и вселяет мужество в сердца наших воинов, так это не любовь к отчизне, а жажда наживы да забота о собственной шкуре, ибо каждому ясно, что в случае поражения мало кому удастся уйти живым с этой равнины. Смерть — вот лучший удел для проигравших. Кому же не повезет, обречены на вечное рабство. Но речь не о них…