А Грета как раз прекрасно знала причину случившегося, и та заключалась не в ком ином, как в Грете Хельсинг, дипломированном враче. Если бы Анна ее не подменяла, не помогала в приемной, то почти наверняка не привлекла бы внимания «Меча Святости».

Она закрыла глаза, прижала к ним ладонь. Ей было так же больно и тошно, как в тот момент, когда этот же пол в шахматную клетку накренился под ногами, отправляя в обморок.

«Всем, кого я знаю, грозит опасность из-за меня, а я могу только сидеть тут и ждать, пока что-то произойдет: я не могу бросить Хейлторпа, не могу поехать к моей раненой подруге в больницу, а ведь ее ранили из-за меня, потому что меня заменить некому… и кто знает, что бы я за собой притащила, если бы поехала, ведь это я – их цель, они хотят убивать чудовищ, а я им мешаю, потому что латаю их…»

– Грета! – окликала ее Надежда. – Грета, с тобой все нормально?

– Со мной-то все прекрасно, – ответила она чуть дрогнувшим голосом, вырываясь из спирали бесполезных мыслей. – Хорошо, что тебя позвали побытьс ней.

– Сначала пытались дозвониться тебе, но нашелся только стационарный номер приемной вроде бы. Тебе не дозвонились, но Анна смогла попросить, чтобы набрали мне. Я собираюсь ночевать тут.

– Она точно вне опасности, так?

– Да. Потеряла много крови, и раны противные, но их санировали и очень аккуратно зашили. Присутствует сильное воспаление: говорят, на лезвии могло быть что-то вредоносное, но реакция начала проходить сразу после промывания, и улучшение продолжается. С ней все хорошо – насколько возможно при таких обстоятельствах.

– Нож не обнаружили?

– Нет. Наверное, нападавший счел ее мертвой или умирающей – и убежал. Я подумала было, не Потрошитель ли это, но все убийства Потрошителя были… ну, завершены, да и этих чертовых четок на месте не оказалось. Чертовски здорово, что она наполовину русалка, – добавила Надежда. – По-моему, это был важный фактор.

Грета тоже так считала, но только в обратном смысле: конечно, простые люди не имели хорошей регенерации, но зато не были настолько уязвимы для магических свойств состава, которым смазывались клинки «Меча Святости». Она, правда, не знала, как бы та бело-магическая смесь подействовала на чистокровную русалку, – и знать не хотела.

– Передай ей, что я чертовски сожалею о том, что случилось, – попросила она. – И скажи, что приеду, как только смогу… но не этой ночью. Если бы у меня была хоть какая-то возможность оказаться там сегодня, я бы уже была на полдороге.

– …Ты уверена, что с тобой все нормально? – спросила Надежда слегка изумленно. – Что происходит?

– Со мной все прекрасно, – повторила она, глотая совершенно неуместный смешок. – Расскажу, когда все закончится. Извини, что сейчас все так, Деж, но… все очень сложно.

– Хорошо, – легко согласилась Надежда, и Грета еще никогда не испытывала такой благодарности за понимание. Деж тоже постоянно соприкасалась с миром сверхъестественного, хоть иначе, чем сама Грета, однако общего было достаточно, так что они обе знали: существуют вот такие моменты, когда отсутствие вопросов – это самая добрая услуга. – Так ты хочешь, чтобы я завтра вела за тебя прием?

– Нет, – решительно ответила Грета. – Я не желаю, чтобы и ты оказалась в опасности. Прием можно прекратить на несколько дней, и мир от этого не погибнет, уверена.

Ей ненавистна была мысль о закрытии приемной, но еще ненавистнее было бы думать, что пострадает еще кто-то из друзей. Достаточно плохо уже то, что остальных ждут бог знает какие ужасы в городских подземельях и что Анна с серьезными ранами лежит из-за нее в больнице.

– Ладно. Позвони, если передумаешь, хорошо?

– Конечно, – пообещала она. – Спасибо тебе. За… очень многое, Деж.

– На здоровье, – отозвалась Надежда. – Послушай: будь осторожна там. Береги себя. Я серьезно.

– Конечно, – снова повторила она, хоть и не могла бы утверждать, что говорит честно. – Пока. Звони, если… если у Анны что-то изменится.

– Обязательно.

Грета положила трубку. Уху, к которому она прижимала телефон, внезапно стало холодно, а горло больно перехватило от подступивших к нему глупых бессильных слез.

То, что Грета сейчас здесь застряла, одна и без дела, стало для нее, наверное, самым тяжелым испытанием, не считая смерти отца. Но даже тогда ее поддерживали и Ратвен, и Фаститокалон, и Надежда, и остальные – и это была не ее вина, это было ужасно, но случилось с ней, а НЕ случилось из-за ее прямого участия.

Сейчас ей как никогда не хватало отца. Будь он здесь, он мог бы остаться с Хейлторпом и был бы благополучно выведен из игры, а она тем временем попыталась бы сделать нечто полезное.

Грета прижалась спиной к двери и прерывисто вздохнула. Его нет, здесь нет никого, кроме нее, и у нее есть очень важное дело. Пусть даже в удалении от основного места действия.

Она вспомнила, как Ратвен говорил «…вы нужны городу», как Варни спрашивал, почему она этим занимается. Как она пыталась ему объяснить, каково это – быть нужной и сознательно взять на себя ответственность и удовлетворить чью-то потребность.

«Я могу делать нечто полезное, – сказала она себе. – Я могу делать свою работу».

Грета с трудом поднялась на ноги (пришлось уцепиться за дверную ручку) и пошла вверх по лестнице к своему единственному пациенту.

* * *

От особняка Ратвена до станции метро и собора идти было недалеко – меньше мили. В это время ночи на улицах было мало людей, которые могли бы обратить внимание на таких же, как они, пешеходов. Несмотря на то, что Фаститокалон говорил Крансвеллу, он сейчас все-таки потратил силы, которых в запасе было и без того мало, на очень слабое поле незаметности, окружившее их компанию, и при этом почувствовал, как и Ратвен, и Варни либо инстинктивно, либо осознанно сделали себя неприметными. Они это делали чуть по-разному, и, не будь Фаститокалон занят другими мыслями, он бы постарался более тщательно разобраться в индивидуальных привкусах воздействия, которое оказывали вампир и вомпир.

Махина собора тоже производила некий эффект, искривляя линии мирабильного фона, подобно гире, положенной на лист резины. С приближением к собору Фаститокалон начал улавливать под городскими улицами характерные циановые подписи монахов, и на повороте с Крид-лейн на Ладгейт-хилл, куда выходил громадный западный фасад храма, он остановился, чтобы попытаться определить, сколько же их. Фасс резко втянул в себя воздух.

– В чем дело? – спросил Варни.

Фаститокалон молча покачал головой – «дайте мне минутку» – и закрыл глаза. Как минимум два недавних следа и множество старых, блекнущих, – и нечто гораздо более яркое, гораздо более сильное, чем любой из этих индивидуумов. Этот с места не сдвигался. Он оставался там постоянно.

– Эта штука и правда там, – объявил Фаститокалон, снова приходя в движение. – Примерно в ста футах ниже. Может, и глубже: определить трудно из-за того, что собор искажает поля. Она… она, похоже, совсем недавно стала сильнее. Я проходил здесь достаточно часто, но ощущал только церковь. Если она способна перебить силу собора, то определенно набирает силу.