Я стал присматриваться к моим попутчикам — тем, что сидели в купе и стояли в коридоре. Казалось, они ни о чем не подозревают; лица их были спокойны. Почтенных лет синьора, сидевшая напротив, клевала носом. А может, все-таки подозревают? Да-да, наверняка им тоже не по себе, но каждый молчит, боясь признаться. Я обратил внимание, как они украдкой поглядывали в окно. Особенно подозрительна была дремавшая синьора: нет-нет да и взглянет на меня из-под опущенных век — проверяет, не заметил ли я ее беспокойство. Чего же они все боятся?

Вот и Неаполь. Здесь останавливаются все поезда. Но наш северный экспресс идет без остановки. Перед глазами проносятся старые дома, темные дворики, освещенные окна; в них на мгновение появляются склоненные над чем-то мужчина и женщина. Похоже, они связывают узлы, укладывают чемоданы. А может, все это мне померещилось?

Если они действительно складывают вещи, то куда собрались? Вряд ли их переполошила какая-нибудь добрая весть. Над ними нависла опасность. Впрочем, если бы что-то стряслось, наш поезд давно бы остановили. А он едет себе, и на семафорах горит зеленый свет. И шлагбаумы работают исправно. Будто кто специально позаботился о том, чтобы путешествие прошло без сучка и задоринки.

Молодой человек рядом со мной встал как бы размяться, а на самом деле потянулся к окну, чтобы лучше разглядеть, что там происходит. За окном светило солнце, бежали деревни, по белым дорогам ехали подводы, грузовики, плотной толпой, как в крестный ход, шли люди. И чем дальше на север уносился поезд, тем гуще становился поток. Все двигалось в одном направлении, к югу, а мы, выходит, мчались навстречу опасности, с сумасшедшей скоростью летели прямо в пекло войны, революции, чумы или другого бедствия. Что там случилось, мы узнаем только через пять часов, когда доедем до пункта назначения. Не исключено, что тогда будет слишком поздно…

В поезде все молчали, боясь первыми нарушить призрачное спокойствие. Возможно, еще сомневались, как и я, в реальности надвигающейся катастрофы. А что, если все это вздор, выдумка, наваждение, думали они, ведь что только в голову не взбредет, когда устал. Синьора напротив вздохнула, притворяясь, будто проснулась, и как бы невзначай подняла глаза на рычаг стоп-крана. Все тоже посмотрели в том направлении, снедаемые одной и той же мыслью. Но никто так и не решился нарушить молчание и спросить у своих соседей, не заметили ли они чего-нибудь необычного.

Улицы уже кишмя кишели машинами, повозками и людьми. Все это море текло на юг. Встречные поезда были забиты до отказа. Беженцы изумленными взглядами провожали поезд, на всех парах рвущийся к северу. На станциях было не протолкнуться. Иногда нам делали знаки, кто-то что-то кричал, но до нас доносились только гласные, похожие на горное эхо.

Синьора напротив теперь не сводила с меня глаз. В унизанных кольцами пальцах она теребила платочек и смотрела с мольбой, будто хотела сказать: вымолвите хоть слово, разбейте это колдовское молчание, задайте страшный вопрос, которого мы все обреченно ждем!

Снова город. Поезд замедлил ход, и сразу два или три пассажира вскочили в надежде, что он остановится. Но машинист промчался мимо платформы, где среди бессмысленного нагромождения вещей давилась взбудораженная толпа. К нам кинулся мальчишка, разносчик газет, потрясая номером, где на первой странице большими черными буквами был напечатан заголовок. Пожилая синьора с какой-то виноватой ужимкой высунулась в окно и схватила протянутую газету, но внезапный порыв ветра вырвал ее и унес прочь, оставив в руке лишь обрывок. Дрожащими пальцами дама развернула треугольный лоскуток. От заглавия остались только три буквы: НИЕ. И больше ничего. А на обратной стороне — какая-то хроника.

Ни слова не говоря, синьора подняла развернутый обрывок газеты, чтобы все могли прочесть. Но мы уже и так прочли и потому сделали вид, что нам неинтересно. Чем страшнее было, тем сдержаннее все себя вели. Что может оканчиваться на НИЕ, к чему мы летим очертя голову? Видимо, это нечто ужасное, раз народ снялся с насиженных мест и обратился в бегство. Что-то неведомое и могущественное нарушило привычный ход жизни, и тогда мужчины и женщины побросали дома, работу, дела и не заботились уже ни о чем, кроме собственного спасения. Только наш поезд, наш Богом оставленный поезд, неумолимо, как заведенный механизм, двигался вперед. Так верный присяге солдат разбитого войска возвращается в свой лагерь, уже занятый неприятелем. Но во имя пресловутой благопристойности мы старались не выдать своих чувств. Как поезда похожи на человеческую жизнь!

До приезда два часа. Через два часа мы узнаем, что с нами будет… Полтора часа… Час. Темнеет. Уже видны огни долгожданного города. Он весь озарен сиянием, и это на мгновение вселяет в нас уверенность. Звучит паровозный гудок, колеса громче стучат по рельсам. Вроде всё на своих местах: черные скаты крыш, фонари, афиши.

Поезд еще не остановился, но и так видно: вокзал пуст. На перроне и скамейках — ни души. Наконец поезд встал. Все бросились к выходу в надежде встретить хоть кого-то. Мне показалось, я заметил в глубине вокзала прячущегося за дверью служащего в фуражке. Чего он боялся? Что случилось? Неужели и в городе никого больше нет? И тут мы услышали женский крик, громкий, отчаянный. От него кровь стыла в жилах. «Кто-нибудь! На помощь!» Крик, точно выстрел, эхом прокатился под стеклянными сводами вокзала и замер в гулкой пустоте. И сразу стало ясно, что сюда никогда не вернутся люди.

Что стряслось с моими друзьями Корио? Что происходит в их старом загородном доме «Доганелла»? С незапамятных времен каждое лето они приглашали меня погостить на недельку-другую. А в этом году — почему-то нет. Джованни черкнул пару строк. Извинялся. Намекал на какие-то семейные неурядицы. Довольно странное письмо. Я так толком ничего и не понял.

До чего же славно было в их уединенном доме на опушке леса. Только сейчас в памяти всплывают кое-какие факты, казавшиеся тогда заурядными и незначительными. Их подлинный смысл выявляется лишь теперь. Помню, к примеру, такой случай. Как-то летом, еще задолго до войны, Корио пригласили меня во второй раз. Надо сказать, что я всегда занимал угловую комнату на втором этаже окнами в сад. Поздно вечером, когда я ложился спать, из-под двери донесся шорох, напоминающий царапанье. Я решил открыть. Крохотный мышонок шмыгнул у меня под ногами, пробежал через комнату и скрылся за сундуком. Передвигался он неуклюже, и я наверняка успел бы его раздавить. Но мышонок был такой маленький, такой хрупкий… На следующее утро я между прочим рассказал об этом Джованни.

— А-а, да-да, — ответил он рассеянно. — Есть такое дело.

— Мышонок был совсем крохотный… И я не стал…

— Понимаю. Не обращай внимания… — Поморщившись, Джованни перевел разговор на другую тему.

Миновал год. Однажды мы допоздна засиделись за карточным столом. Было около половины первого ночи. Вдруг в темной гостиной что-то клацнуло, точно пружина лопнула.

— Что это там? — спрашиваю я.

— Где? — говорит Джованни уклончиво. — Ты что-нибудь слышала, Элена?