– Ну и Редис втюрился в одну приезжую, из Ангарска вроде она. Я ее вообще раньше как-то не видел.

– В Юльку Мациевскую, – уточнил Ленур. – Нехилая теточка вызрела!

– Нехилая, а Редис из-за нее, суки, вон…

– Это понятно.

– Ну…

– М-да…

– А к этой Юльке, – оборвал Вица нить скорбных вздохов, – стал Гришка Болотов из Знаменки подкатывать. На танцы сюда на своей «Яве» каждый раз пригонял… Мы даже собирались ее увести, до того достал, урод, но потом же со знаменскими воевать – на фиг надо. Их-то раза в три больше – загасят.

Между их селом, в котором жили раньше в основном татары, и соседней русской Знаменкой, что километрах в пятнадцати и ближе к городу, издавна тлела вражда. Было время, парни пару раз в год сходились где-нибудь на нейтральной территории и устраивали побоища. Обязательно одного-другого увечили. Но потом их село стало хиреть, многие семьи перебрались как раз в Знаменку, и открытая война стихла.

– И Юлька эта, короче, на Редисика ноль внимания, – медленно, с трудом подбирая подходящие слова, вел повествование Вица, – а он прям бесится, серый весь стал. Втюрился, как этот самый… Каждый вечер на танцы, когда башлей нету – на крыльце стоит или в окна заглядывает: где там, блядь, Юличка. С Гришкой по пьяни все рвался схлестнуться, мы еле держали.

– Я ему сколько раз: «Блин, Редя, забей. Девок вон сколько других. Выбирай и дрючь, никто слова не скажет», – подключился к рассказу Ленур. – Их штук двадцать приехало, и все хотят, и все не хуже Юльки этой. Нет, как чокнутый – только о ней и о ней.

– Чуть не ныл, когда она с Гришкой на «Яве» рассекала. А у него «Урал» как раз сдох окончательно, он целыми днями с ним возился, но чего-то…

– Да чего, – опять перебил Ленур, – мотор переклинило. Тут уж – всё.

– Уху… Но, эт самое, к Гришкиному мотику, когда он у клуба стоял, не подходил даже, даже колеса не порезал. «Я, – говорит, – буду в открытую. Я его задавлю, клянусь». Ну, Гришку.

Олегыч подвинул Андрею и Вице стаканчики.

– Опрокиньте.

– Долго он терпел, – опрокинув и наскоро закусив, вздохнул Вица. – И вот недели две назад случилось. Ты уже тут же был? И не слышал, что ли?

– Да нет, – соврал Андрей. – Я ведь и не ходил никуда.

– У, ясно… И вот Юлька, короче, собираться стала домой, а с Гришкой у нее крепче и крепче. Он каждый вечер тут, даже мотик стал в ограде у Мациевских ставить. Жених, дескать, все дела… И Редис тут сорвался. Ну… Мы тогда вместе сидели, спирта взяли… Я, Редис, Лёнча вот, Димыч, Пескарь…

– Нажрали-ись, – с ностальгической грустью вставил Ленур.

– Нажрались охренеть как, еле стояли. И решили в клуб идти, хоть башлей уже ни копья. Решили силой вломиться, зажечь там по полной.

– Ну-дак, там веселье каждый день, а мы, как эти…

– Выбирать надо, парни, – пустился в рассуждения Олегыч. – Так мало кому удается – и чтоб бухать, и потом в клуб цивильно… А так – или пить, или…

– На фиг мне трезвому в клубе? Чего там делать? – возмутился Вица. – Я лично трезвым вообще ничё не могу…

Разговор не спеша, но все дальше отступал от истории с Вовкой-Редей… Устав слушать малопонятные высказывания о танцах, выпивке, деньгах, Андрей прервал их вопросом:

– Так что там случилось-то?

– Ну что… Дотащились до клуба, глядим, а его нет. Ну, Редиса. Делся куда-то. Думаем, срубанулся, задрых в кустах где-нибудь. Он-то заглатывал дай боже в тот раз, как в последний раз будто…

– И получилось, что в последний.

– Ну не навсегда же! Ты чё, Лёнча?!

– Кхм…

– Стали, в общем, искать, обратно сходили. А датым-то как искать? Сами еле держимся… Вернулись к клубу опять, а там суетня, народ вокруг носится, ор такой!.. Ну, я плохо помню, что там и как в подробностях… Короче, оказалось потом, сбегал Редис до дому, взял топор – и туда. Вломился и прямо на Гришку. Рубнул его вот так вот… Всё плечо разрубил, ключицу вывернул.

– Чё на себе показываешь? – поморщился Олегыч. – Дурак, что ли…

– Фу-фу-фу, – Вица замахал перед собой, словно отгоняя злых духов. – На фиг, на фиг…

Андрей вздохнул:

– М-да-а…

– Н-но! – кивнул Ленур, и в его тоне послышалась смесь сожаления, что так произошло, и гордости за геройство друга. – Творанул Редя – надолго запомним.

– Ладно, давайте, – Олегыч кивнул на стаканчики.

Выпили молча, слушая завывания в печке. Ленур понюхал сало и отложил. Вица стрельнул у Андрея сигарету «Союз-Аполлон» – «давай-ка вкусненькую покурим» – и продолжил:

– Кто-то за участковым сбегал, за фельдшерицей. Танцев, ясен пень, не было больше. А Редис в суетне опять смылся, мы его так и не видали… Юлька тоже сбежала. Гришка этот один на полу валяется, посреди зала, вокруг кровищи вообще. Топора не было. Мы посмотрели, на крыльцо вышли…

– Не, погоди, – перебил Ленур, – там его директриса перевязывать пыталась. Теть Валя. Так бы, наверно, в натуре бы вся кровь вытекла.

– Уху, хлестала дай боже… Короче, приехала «Скорая» из Знаменки, ментов бригада. Двое суток Редиса искали, всё вокруг облазили, все лога. По дворам шмонали. Засады везде, как в кино, собака следы нюхает… Нигде, будто утонул, в натуре…

– И ведь понятно, – снова встрял Ленур, – что некуда деться ему. Ни башлей, ни родни нигде, кроме как здесь…

– Сам потом сдался.

– Теперь парится. Через месяц, говорят, где-то суд. Лет пять могут завесить.

– Да ну! – вскричал до того вроде бы придремавший Олегыч. – Больше! Если бы сразу остался, то пять, скорей всего, а так – семь, самое малое. Если этот еще выживет.

– Но, может, смягчение – что любовь там, ревность…

– Хрен знает…

Андрей слегка иронично вздохнул:

– Любовь, оказывается, дело серьезное.

– Ай, да фуфло это, а не любовь! – отмахнулся Вица. – И есть она вообще? Просто в башку втемяшилось, мол, только эта – и никакая больше. И всё. Просто дурь голимая.

– Да, блин, не скажи-ы! – Ленур замотал головой. – У меня тоже было, давненько, правда, так я по себе знаю: тут уж башка отключается, вот здесь, – он потер себя по груди, – что-то так… прямо горит.

– Душа? – усмехнулся Олегыч, как-то мудровато-снисходительно усмехнулся.

– Ну… может… Хрен знает…

После этого долго молчали. Курили. Потом молча же выпили и стали доедать закуску – спирт разжег аппетит, только на мозг действовал не особенно. Бутыль почти опустела, а парни были почти трезвые.

– Эх, прости Аллах… – После долгой откровенной борьбы Ленур сдался и бросил в рот ломтик сала, заел большим куском хлеба; на него посмотрели с улыбкой, но промолчали.