– Феноменально… – пробормотал он. – Я… я о господине Олафе. Никогда не видел таких игроков.

Не переставая смущенно улыбаться, он боком отошел от инспектора, пересек столовую и скрылся в коридоре. Из бильярдной доносились хлесткие трески удачных клапштосов и досадливые возгласы Симоне. Инспектор тоже заглянул в щель. Ни Олафа, ни Симоне видно не было. У стены стояло кресло, а в кресле уютно расположилась женщина ослепительной и странной красоты. Ей было лет тридцать, у нее были нежные, смугло-голубоватые открытые плечи и огромные томно полузакрытые глаза. В высоко взбитых роскошных волосах сверкала диадема. Инспектор приосанился и вошел в бильярдную.

В бильярдной было полно народу. Красный и взъерошенный Симоне жадно пил содовую. Румяный викинг Олаф, добродушно улыбаясь, неторопливо собирал шары в треугольник. На подоконнике, поставив рядом с собой бутылку с яркой наклейкой, сидело с ногами давешнее существо – не то мальчик, не то девочка, – странное чадо XX века. Устроившись в кресле неподалеку от прекрасной дамы, господин Мозес рассеянно развлекался колодою карт – пускал ее веером из руки в руку. Завидев инспектора, он благосклонно покивал и сказал роскошной женщине:

– Ольга, позволь представить тебе нашего нового друга – господина инспектора полиции Петера Глебски.

Инспектор поклонился сначала госпоже Ольге, а потом всем прочим.

– Какая прелесть! – пропела Ольга, широко раскрывая глаза. – Я обожаю полицию! Этих героев, этих смельчаков. Вы ведь смельчак, инспектор?

Повинуясь приглашающему жесту Олафа и стараясь держаться непринужденно, инспектор взял кий и принялся мелить наклейку.

– Увы, мадам, – сказал он. – Я обыкновенный полицейский чиновник.

– Не верю, – сказала мадам, закатывая глаза. – Человек с такой внешностью не может не быть героем и смельчаком!..

– А вы знаете анекдот про полицейского инспектора, который сел на кактус? – ревниво спросил Симоне. – Он тоже приехал по ложному вызову.

– Ах, Симоне, перестаньте, – сказала мадам, не поворачивая головы. – Все равно вы не знаете ни одного приличного анекдота. Инспектор, покажите, что вы настоящий мужчина, – разбейте, наконец, этого противного Олафа.

– Ольга, – сказал господин Мозес, – с твоего позволения я откланяюсь. Господа, пусть победит сильнейший!

Он вышел. Инспектор улыбнулся Олафу в ответ на его приветливую улыбку и разбил пирамиду. Тут Симоне вдруг улегся на пол в неглубокой, но широкой нише и, упираясь руками и ногами в края ниши, полез к потолку.

– Симоне! – в ужасе воскликнула госпожа Мозес. – Что вы делаете! Вы убьетесь!

В ответ Симоне заклекотал, повисел некоторое время, все больше наливаясь кровью, потом легко спрыгнул на пол и отдал ей честь.

– Ну, Олаф, – сказал он, чуть задыхаясь, – молитесь! Вот теперь я сделаю из вас бифштекс.

– Трепло, – кратко сообщило с подоконника чадо XX века, а Олаф, внимательно рассматривая наклейку на своем кие, заметил:

– Бифштекс – это еда.

– Вот я и сделаю из вас еду! – заявил Симоне, бросая страстные взгляды на госпожу Мозес.

– Зачем? – спросил Олаф.

– Чтобы съесть! – гаркнул Симоне.

– Обед через два часа, – заметил Олаф, посмотрев на часы.

– Я не могу больше разговаривать с этой игральной машиной! – жалобно заревел Симоне, хватаясь за голову.

Госпожа Мозес залилась серебристым смехом, чадо на подоконнике бросило окурок на пол и закурило новую сигарету, а Олаф улыбнулся и, почти не целясь, с треском залепил шар в лузу через все поле.

– А по-моему, мы очень хорошо с вами беседуем, – сказал он. – Вы очень хороший собеседник, Симоне. – Он прицелился и закатил еще один шар. – Но бифштекс – это все-таки еда. И сделать из меня зайца вы не можете, хотя и обещали. И разукрасить меня, как бог черепаху, тоже нельзя. Бог вообще не красил черепах. Они серые.

Он неторопливо шел вокруг стола и, не переставая говорить, забивал шар за шаром – тихие, аккуратные шары, и шары стремительные, как выстрел, и шары, влетающие в лузы по каким-то фантастическим траекториям. С каждым ударом лицо инспектора все больше вытягивалось, госпожа Мозес ахала и ужасалась, а Симоне застонал и, обхватив руками голову, уселся в углу.

– С ума сойти, какая женщина! – заявил Симоне, отряхивая мел с рукавов. – Вы заметили, как она на меня смотрела?

– Никак она на вас не смотрела, – возразил инспектор.

Они шли по коридору из бильярдной, направляясь по своим номерам. Оба были возбуждены игрой и перепачканы мелом.

– Что вы понимаете! Вы старый полицейский тюфяк! Вы приходите с работы и идете гулять с собачкой. У вас есть собачка?

– У меня есть собачка. Но госпожа Мозес смотрела все-таки на меня и говорила, что я герой.

– Э, нет, – сказал Симоне. – Так у нас не пойдет! Не хватало мне еще конкурента в виде престарелого полицейского инспектора! Учтите, я четыре года без отпуска, и врачи прописали мне курс чувственных удовольствий!..

Навстречу им из пустого номера вышла пухленькая Кайса, держа в охапке кучу простынь и наволочек. Симоне замер.

– Пардон! – воскликнул он и, не говоря больше ни слова, устремился вперед. Кайса взвизгнула не без приятности и скрылась в номере. Симоне исчез там же, и через секунду оттуда донесся новый взвизг и раскат леденящего душу хохота. Инспектор усмехнулся и, вытирая испачканные мелом руки, вошел в свой номер.

В номере было нехорошо.

Кресло опрокинуто. Письменный стол залит уже застывшим клеем – поливали прямо из бутылки, бутылка валялась тут же, – и в центре этой засохшей лужи красовался листок бумаги. На листке корявыми печатными буквами было написано: «Инспектора Глебски извещают, что в отеле под именем Хинкус находится опасный гангстер, маньяк и убийца, известный в преступных кругах под кличкой Филин. Он вооружен и грозит смертью одному из клиентов отеля. Примите меры».

Не отрывая глаз от листка, инспектор вытащил сигарету, закурил, потом подошел к окну. Тень отеля синела на снегу. На крыше по-прежнему торчал опасный гангстер, маньяк и убийца господин Хинкус. Он был не один. Кто-то опять стоял рядом, в нескольких шагах от него.

К обеду в столовой собрались все, кроме Хинкуса. Столовая была большая, посредине стоял огромный овальный стол персон на двадцать. Роскошный, почерневший от времени буфет сверкал серебряными кубками, многочисленными зеркалами и разноцветными бутылками. Скатерть на столе была крахмальная, посуда – прекрасного фарфора, приборы – серебряные, с благородной чернью. Было весело. Симоне рассказывал анекдоты. Олаф и мадам Мозес их не понимали.

– Приезжает как-то один штабс-капитан в незнакомый город, – говорил Симоне. – Останавливается он в гостинице и велит позвать хозяина. – Тут он замолчал и огляделся. – Впрочем, пардон… – произнес он. – Я не уверен, что в присутствии дам… – он поклонился в сторону госпожи Мозес, – а также юно… э-э… юношества. – Он посмотрел на чадо. – Э-э-э.