же это вас удивляет, Николай Тимофеевич? — поинтересовалась хозяйка салона, красиво изогнув соболиную бровь. — Разве талант Сергея Васильевича не является залогом его успеха?

— Да в таланте ли дело, дражайшая Наталья Михайловна… Где истинное искусство и где нынешняя Франция? Они же там на своём импрессионизме помешаны, рисовать по-настоящему уже разучились. — Сердито пожевав губами, добавил: — Хотя чего и ждать от французов? Лягушек жрут и салатом из одуванчиков заедают… Только в России истинная живопись и осталась! Потому что русские — великой души народ.

— Да вы, Николай Тимофеевич, славянофил, — сказал с добродушной улыбкой промышленник Кузнецов. — В двух словах с целой Францией разделались. Заодно и Россию приподняли.

— А вы, Леонтий Мстиславович, натуральный западник! Чтобы вы знали, нам ваша Франция не указ. Наполеона кто покрошил?

— Господи, при чём тут Наполеон? И почему Франция моя? Насчёт импрессионизма ничего не скажу, — не знаток. А вот насчёт всего остального скажу. Да нам до французских заводов, банков и земледелия ещё семь вёрст киселя хлебать. Увы… Я уж молчу про железные дороги. Ездил по Франции, знаю!

— Вот видите! — вскричал Абросимов, обращаясь к присутствующим. — Все они, западники, таковы… Я ему про искусство, а он мне про заводы. Я ему про душу, а он мне про земледелие.

— Да отчего же нет? — изумился Кузнецов. — Душа, конечно, дело высокое, тонкое… Но всё ж таки в теле живёт! А телу питаться надо. Попробуйте накормить его голым искусством, минуя земледелие, а я посмотрю, как у вас получится…

Разгорелась нешуточная полемика. Спор был бестолковый, но горячий. Часть гостей поддержала Абросимова, другие вступились за Кузнецова. Строганова сияла от удовольствия. Чем больше спорят в салоне, тем интереснее, тем больше потом будут вспоминать и рассказывать в свете.

Пока общее внимание переключилось на спорщиков, Сергей незаметно встал и ушёл в курительную комнату. Не любил он салоны. Убивать время болтовнёй — дело непочтенное. Но бывать в них время от времени всё же приходилось. Положение обязывает, нельзя жить анахоретом, да и заказчики его — люди светские, те же салоны посещающие.

В курительной, к радости Сергея, было пусто. Он устроился на мягком диване, чиркнул спичкой и глубоко затянулся ароматным папиросным дымом. Глядя в окно, за которым красиво зеленел высокий тополь, подумал вдруг, что всего через несколько часов весна сменится летом. А он весны и не заметил. Просвистела пулей с этой французской поездкой, будь она проклята…

Бог его знает, что написал Мартен в телеграмме, но только поутру из Орлеана в Ла-Рош нагрянула целая армия Ну, пусть не армия, но всё же… Двое прокурорских. пять жандармов, судебный врач, полувзвод пехотинцев. Куча экипажей опять же. Солдаты сразу оценили гостиницу, и вовремя, — взбудораженные слухом о ночной бойне селяне ринулись в "Галльский петух". Кажется, здесь собралась вся деревня, поражённая любопытством и ужасом. Мэр Бернар и отец Жером кое-как уговорили людей разойтись, пообещав, что о результатах расследования расскажут через несколько дней на специальном сходе.

Марешаля и "орлиц" взяли под стражу. Сергея, Долгова и Фалалеева попросили оставаться в своих номерах. С каждым из них, да ещё с Мартеном, следователи прокуратуры беседовали отдельно. Подробный рассказ Белозёрова о событиях прошедшей ночи был выслушан с непроницаемыми лицами и почти без вопросов. Сергею показалось, что следователи просто растерялись. Не знали они, что делать с неожиданными и чрезвычайными сведениями о тайном ордене, который семьдесят лет существует во Франции. А может, просто не хотели углубляться в острую и опасную тему.

Труп Лавилье отправили в Орлеан. А трактирщика Арно, Анри Деко, жандарма и Жанну похоронили на сельском кладбище. Бедная горбунья была сиротой. Не считая могильщиков, провожали её лишь Сергей с Долговым и Фалалеевым и добрый отец Жером. Прощальная молитва… глухие удары комьев земли о крышку гроба… и всё. Фалалеев не выдержал — заплакал. С тоской в сердце Сергей попросил священника, чтобы на могиле Жанны было установлено хорошее надгробие. Оставил деньги.

Теперь можно было возвращаться в Париж, но тут возникли две проблемы. Во-первых, следователи, работавшие в Ла-Роше, настоятельно просили пока не покидать деревню. Мол, вдруг возникнут какие-то вопросы, а главный свидетель событий уже уехал… А, во-вторых, на чём ехать-то? Просить у дядюшки Бернара его шарабан?

Обе проблемы решил Долгов, давший телеграмму в российское посольство. Через день в просторном экипаже прибыл секретарь посольства Олсуфьев. Он заперся со старшим следователем и о чём-то с ним долго беседовал, после чего тот объявил, что к мсье Белозёрову и его спутникам вопросов больше нет, — они свободны.

— Жить в Париже, Сергей Васильевич, будете у нас, — сообщил Олсуфьев на пути в Орлеан.

— "У нас" — это где?

— В посольстве. Так спокойнее и безопаснее. До семнадцатого мая.

— Почему именно до семнадцатого? Сегодня только восьмое.

— На семнадцатое мая запланирована ваша встреча с президентом Франции Карно.

— Я говорил вам, — напомнил Долгов.

— Ну да, был разговор…

Сергей расстроился. Желание как можно скорее вернуться домой и обнять Настеньку с детьми с каждым днём становилось всё сильнее. А тут ещё полторы недели ждать… И ничего не поделаешь — целый президент приглашает. Дипломатия…

Посольство Российской империи располагалось в Париже на улице Гренель, в старинном и очень красивом особняке "Отель д’Эстре". По приезде Сергея принял посол Моренгейм, с которым познакомились ещё на открытии выставки.

— В общих чертах я знаю, что во время вашего пребывания в провинции случились некие чрезвычайные события, — сообщил Артур Павлович, усаживаясь в кресло и приглашая Сергея сесть напротив. — Не соблаговолите ли рассказать подробнее, что там у вас произошло?

Сергей замялся. У него не было причин не доверять послу, однако сведения об "Орлах Наполеона" — экстраординарные. Вправе ли он разглашать их сейчас, не переговорив с Ефимовым? Правда, он уже всё рассказал следователям, но то был допрос, деваться некуда… Выбрал средний вариант.

— Сначала я должен доложить обо всём государю, — веско сказал он. — События, действительно, были чрезвычайные. Говоря коротко, меня пытались убить, и причины тому — сугубо политические. Кому-то поперёк горла сближение Франции с Россией. Убийство президента российской академии на французской территории наши отношения очень осложнило бы…

— Это действительно так, но всё-таки…

— Не обессудьте, Артур Павлович, сказать больше пока не могу. Пусть прежде государь сам решит, будут ли эти сведения преданы огласке или из дипломатических соображений промолчим.

Кажется, Моренгейм, человек умный и опытный, Сергея понял правильно. Главное, — не обиделся. Да и на что обижаться, если дело государево? К тому же народную мудрость "Меньше знаешь — крепче спишь" ещё никто не отменял…

Сергея с Фалалеевым удобно поселили