— Ты чего, — спросил его шофер Быков, — что вздыхаешь-то, я спрашиваю?

— А что делать прикажешь, когда меня Данилов твой погнал ни свет ни заря нежрамшего!

— Закури, полегчает.

— Папирос нет.

— Врешь ты, Колька. — Быков покосился на него. — Чтоб у такого жуковатого, как ты, не было папирос? Ни в жисть не поверю.

— Все знаешь. На, закуривай.

— Ишь, «Беломор», не зря ты, видно, около Нинки из столовой вьешься.

— А ты думал.

— Нет, точно ты, Колька, жук, — заключил Быков. — Я тебя сразу расколол, еще когда мы в Сходню ездили.

— Это когда же?

— Да за грибами. Самогонку помнишь?

— А, — улыбнулся Никитин, — тогда. Да, показал я класс работы вашим фраерам.

— Ты это брось, — обиделся Быков, — ребята у нас правильные.

— А зачем же ты тогда ту самогонку пил, Трифоныч? Вот бы и целовал своих правильных.

Дальше они ехали молча. Быков думал о том, что все-таки, несмотря на ушлость, Колька мужик пустячный, а Никитин продолжал злиться на Данилова.

— Приехали.

Машина остановилась у ворот с вывеской «Автобаза».

— Здесь?

— Читай, адрес на стене написан.

— Ты, Быков, смотри, если что.

— Ученого учить — только портить. Иди уж, жук.

Никитин вышел, зло саданув дверью. В проходной сидел вахтер в метростроевской форме.

— Вы к кому? — Он встал, поправив кобуру нагана.

— МУР, — зловеще, вполголоса произнес Никитин, показывая удостоверение.

— Так к кому же? — Голос у вахтера потерял начальственную твердость.

— Калинин на базе?

— Так точно, вызова ждет.

— Где?

— А вон там, в комнате для шоферов.

— Ладно. Я к нему пройду.

Вахтер отступил, освобождая дорогу, думая, позвонить или нет начальнику караула. Черт его знает, этого парня. Борьба с бандитизмом — это тебе не просто так. Он все же решил доложить и пошел к телефону.

В жарко натопленной комнате шоферы играли на вылет в домино. Круглый стол резного дерева, неизвестно как попавший сюда, трещал от ударов костяшек.

— Дуплюсь!

— А мы вам пятерку!

— Нет, нас так просто не возьмешь!

— Да что же ты ставишь, дура! Ты разве не видишь, с чего я хожу?

На Никитина никто не обратил внимания. Шоферы просто не замечали его, увлеченные игрой.

— Калинин, — громко сказал Никитин.

— Ну, я. — Шофер в меховой летной кожанке повернулся к нему. — Чего еще?

— Встань, — чуть повысил голос Никитин, — и иди за мной.

— А ты кто такой? Перед каждым вставать…

«Ну, ты у меня сейчас попляшешь». Никитин достал удостоверение.

— Прочел?

Шофер непонимающе поглядел на него.

— Ну! — рявкнул Никитин и опустил правую руку в карман.

В комнате повисла тишина. Калинин поднялся, опасливо косясь на руки Никитина.

— Документы.

Он спрятал в карман права и паспорт.

— Пошли.

— Куда? — Голос шофера дрогнул.

— Куда надо. Только иди спокойно, без фокусов. Стреляю без предупреждения.

Они пересекли двор, подошли к проходной. Там их уже ждал начальник караула.

— Смирнов, — представился он Никитину, — вы куда его забираете?

— А по какому праву ты в действия органов вмешиваешься? — лениво процедил Никитин, глядя куда-то поверх его головы.

— Так ведь товарищ Пирожков звонить будет. А что я скажу?

— А по мне хоть Булочкин. Пусть звонит в ОББ Б4-02-04. Ясно?

— Так точно. — Начальник приложил руку к шапке, провожая глазами сотрудника отдела с таким устрашающим названием.

Шофер Калинин

«Господи, господи ты боже мой! За что же это меня? А? Куда это? Зачем?» Он покосился на сидящего рядом с ним оперативника. «Спросить? Не скажет. Что узнали-то они? Что? Может, за бензин? Подумаешь, продал сто литров. Всего дел. Нет, не за бензин. За седьмой распределитель. За повидло это и водку ту проклятущую. Ту самую, что он в Перово отвозил. Точно. Дознались. Но он скажет. Все скажет. Кого ему прикрывать! Пашку, гада мордастого? Он, наверное, за это какие деньги хапнул, а ему тысячу дал да три бутылки водки. А тысяча эта ему зачем? Что по нынешним временам с этой тысячей сделаешь? Что купишь? Пачка папирос с рук — сто рублей. А может, не за Пашку? Вдруг соседи накапали? Могли. Особенно этот рыжий, филолог, что ли? Червь книжный, паскуда завистливая. Надо было на него написать куда следует насчет книжек немецких. Так пожалел, детей его пожалел. Вот наука впредь будет. А что он написать-то мог? Про продукты. Пусть докажут. Их ему товарищ Пирожков давал. Его не тронут. Кишка тонка. У него везде руки. Друзья. А вдруг он откажется? Павел-то Егорович? Тогда как? Тогда его утоплю. Все расскажу и про суку его блондинистую, и про продукты. Неужто конец? Как жил-то хорошо, как жил! Ой, чего это я молочу! Держаться надо, молчать. Я кто? Шофер. Рабочий класс. А если сосед оговорил? Интеллигент, сволочь, у него книги немецкие и фамилия тоже немецкая. Гримфельд ему фамилия. Хочет насолить пролетарию. Ежели Петька? Ну, возил, ну, дал он мне водки, а я ему деньги заплатил. Кто видел? Никто. Кто докажет? Петька? Оговаривает. Запутать хочет. А то, что я за эту водку талоны не отдал? Наказывайте. Судите. А вдруг разбронируют? Пусть. Войне-то конец. Пока обучат. Глядишь, и все».

Калинин прошел мимо строго поглядевшего на него милиционера, и ему стало совсем нехорошо. Ноги сделались словно из ваты, плечи набрякли тяжестью, будто он за баранкой просидел два дня не разгибаясь, к горлу подкатил ком, мешавший дышать. Не замечая ничего, как во сне, поднялся он на второй этаж.

— Садись сюда. — Оперативник показал ему на скамью. — Садись и жди вызова.

Калинин тяжело опустился на жесткое деревянное сиденье и затих, бессмысленно глядя вдоль коридора.

Данилов

Никитина он встретил у кабинета.

— Товарищ подполковник, свидетель Калинин доставлен.

— Где он?

— А вон на скамейке. Пар выпускает.

— Опять?

— Что опять?

— За свои штучки взялся?

— Какие еще штучки? — непонимающе спросил Никитин.

— Смотри!

— А чего, взял его немножко на «понял — понял». И все дела.

— Когда я тебя научу, что свидетель — это одно, а… Ну ладно, позже поговорим. Через пять минут доставишь его ко мне.