— Дело дойдет до суда не раньше января, самое раннее — в октябре, — слышу я слова Морриса.

В «Алисе» описывается суд, где Билл-ящерка пишет пальцем, а когда Алиса бьет ногой по столу, за которым сидят присяжные, она случайно опрокидывает его вниз головой, ха-ха-ха.

— А сколько времени он проведет в тюрьме? — спрашивает Ма.

Она имеет в виду Старого Ника.

— Ну, прокурор Федерального судебного округа говорила мне, что надеется засадить его лет на двадцать пять или даже пожизненно, а для федеральных преступлений помилования не бывает, — отвечает Моррис. — Его обвиняют в похищении в сексуальных целях, лишении жертвы свободы, многочисленных случаях изнасилования, оскорблении действием… — Он считает на пальцах, а не в голове.

Ма кивает:

— А как насчет ребенка?

— Джека?

— Нет, первого. Можно ли считать, что он убил его?

Я никогда не слышал о первом ребенке.

Моррис кривит губы:

— Нет, если ребенок родился живым.

— Это была девочка.

О ком это она?

— Девочка родилась живой, прошу прощения, — говорит Моррис. — Мы можем надеяться только на обвинение в преступной халатности, может быть, даже в недосмотре…

Они пытались изгнать Алису из зала суда. Из-за того, что она была высотой более мили. Есть еще очень странный стишок:

И если нам придется с ней

Участвовать в том деле,

Он верит, мы отпустим их

Немедля на свободу.

Я не замечаю, как появляется Норин, которая спрашивает, будем ли мы ужинать в столовой или у себя в комнате.

Я несу все свои игрушки в большом пакете. Ма не знает, что их шесть, а не пять. Некоторые люди машут нам руками, когда мы входим в столовую, и я машу им в ответ, подражая девочке без волос на голове и с татуировкой по всей шее. Я отношусь к людям доброжелательно, если только они не прикасаются ко мне.

Женщина в фартуке говорит, что она слышала, будто я ходил гулять. Не знаю, как она могла это услышать?

— Тебе понравилось?

— Нет, — отвечаю я, — то есть нет, спасибо.

Я учусь другим манерам. Когда попадается что-нибудь невкусное, вроде дикого риса, который очень жесткий, как будто его совсем не варили, надо говорить: «Это интересно». Высморкав нос, я должен сложить платок, чтобы никто не увидел мои сопли, потому что это тайна. Если я хочу, чтобы Ма выслушала меня, а не кого-нибудь другого, я должен сказать: «Простите». Но иногда я повторяю «Простите, простите» до бесконечности, а когда Ма, наконец, обращает на меня внимание, я уже не помню, что хотел сказать.

Сняв после ужина маски, мы лежим в постели в пижамах, и я сосу мамину грудь. Я вспоминаю ее разговор с адвокатом и спрашиваю:

— А кто был первым ребенком?

Ма, не понимая, смотрит на меня.

— Ты говорила Моррису, что была девочка, которая убила кого-то.

Ма качает головой:

— Наоборот, это ее убили, ну, вроде того. — Ее лицо повернуто в другую сторону.

— Это я ее убил?

— Нет, ты ничего такого не делал, это было за год до твоего рождения, — отвечает Ма. — Помнишь, я рассказывала тебе, что, когда ты появился на свет, я подумала, что это девочка?

— Да, помню.

— Ну, вот ее я и имела в виду.

Теперь я уже совсем ничего не понимаю.

— Я думала, что она пыталась стать тобой. Но шнур… — Ма закрывает лицо руками.

— Шнур от жалюзи? — Я смотрю на него, но за полосками жалюзи видна только темнота.

— Нет, нет, шнур, который соединяется с пупком ребенка, помнишь, я тебе рассказывала?

— Ты перерезала его ножницами, и я освободился.

Ма кивает.

— Но когда родилась девочка, он обвился вокруг нее, и она задохнулась.

— Мне эта история совсем не нравится.

Ма нажимает на свои веки.

— Дай мне закончить.

— Я не…

— А он стоял рядом и смотрел. — Ма почти кричит. — Он понятия не имел о том, что надо делать, когда рождаются дети. Он даже не потрудился залезть в «Гугл» и посмотреть. Я чувствовала ее головку, всю в слизи, я тужилась и тужилась и кричала ему: «Помоги же мне, я не могу…» — а он просто стоял и смотрел.

Я жду продолжения.

— И она осталась в твоем животе? Эта девочка?

Ма какое-то время молчит.

— Она родилась совсем синей.

Синей?

— И так и не открыла глаз.

— Надо было попросить Старого Ника принести ей таблетки в воскресенье.

Ма качает головой:

— Шнур обмотался вокруг ее шеи.

— А она была связана с тобой?

— Пока он не перерезал этот шнур.

— И тогда она стала свободной?

На одеяло капают слезы. Ма кивает и молча плачет.

— Теперь твой рассказ закончен?

— Прости. — Глаза у нее закрыты, но слезы все равно текут. — Он унес ее и зарыл под кустом на заднем дворе. То есть ее тельце, я хочу сказать.

Она родилась синей.

— А ее душа вернулась на небеса.

— Для того чтобы ее можно было снова использовать?

Ма слабо улыбается:

— Мне хочется думать, что это так.

— Почему тебе хочется так думать?

— Может быть, на самом деле это был ты, и на следующий год ты предпринял вторую попытку и спустился с неба уже как мальчик.

— Нет, на этот раз родился именно я. Я не возвращался с небес.

— Ни в коем случае, Джек. — Из глаз Ма снова текут слезы, и она вытирает их. — Но когда ты должен был родиться, я уже не пустила в комнату Старого Ника.

— Почему?

— Я услышала, как открывается дверь, и заорала: «Убирайся!»

Я уверен, что это привело его в ярость.

— Я была готова и хотела, чтобы на этот раз были только мы с тобой.

— А какого цвета был я?

— Ярко-розового.

— И я открыл глаза?

— Ты родился с открытыми глазами.

Я громко зеваю.

— Давай теперь спать.

— Да-да, — отвечает Ма.

Ночью я падаю на пол, банг. Из носа у меня сильно течет, но я не умею сморкаться в темноте.

— Эта кровать слишком мала для двоих, — говорит мне утром Ма. — Тебе будет удобнее спать в своей кровати.