– Мы с вами знакомы недавно, – начал Винтерфильд, – но нам приятно бывать вместе, и, мне кажется, я обязан относиться к вам, как к другу. Я не принадлежу к вашей церкви, но надеюсь, вы поверите мне, если я скажу, что не разделяю предубеждения против католического духовенства.

Отец Бенвель молча поклонился.

– О вас упоминается в письме, которое я только что прочитал, – продолжал Винтерфильд.

– Можете вы назвать мне фамилию вашего корреспондента? – спросил отец Бенвель.

– Нет, не могу. Но мне кажется, я обязан сообщить вам содержание письма. Автор советует мне быть осторожным с вами. Мне пишут, что вы желаете узнать события из моей прошлой жизни и имеете на то причины, которых моему корреспонденту не удалось открыть. Я говорю прямо, но прошу вас также понять, что говорю беспристрастно. Я не могу, не выслушав его, осудить человека, и тем более того, кого я имею честь принимать у себя.

Он говорил просто, но с достоинством. Отец Бенвель отвечал ему тоже с достоинством. Излишне прибавлять, что теперь он знал, что корреспондент Винтерфильда – жена Ромейна.

– Позвольте мне от всей души поблагодарить вас, мистер Винтерфильд, за откровенность, делающую честь нам обоим, – сказал он. – Вы вряд ли ожидаете, если я могу так выразиться, что я снизойду до того, что стану опровергать обвинение, направленное против меня неизвестным лицом. Я лучше прямо дам доказательства и затем предоставлю вам судить, достоин ли я еще вашей дружбы, на которую вы были столь добры сослаться.

После этого предисловия он в кратких словах рассказал, при каких обстоятельствах получил конверт, и затем подал его Винтерфильду печатью вверх.

– Решите сами, – сказал он, – если б эти письма попали в полное распоряжение человека, имеющего намерение шпионить за вами в частной жизни, оправдал ли бы он доверие, оказанное ему?

Он встал и взялся за шляпу, готовясь уйти сию же минуту, если б его чести коснулось малейшее выражение недоверия. По свойственной ему доверчивости, Винтерфильд тотчас же принял этот убедительный довод.

– Позвольте мне оказать вам справедливость, прежде чем я распечатаю это письмо. Сядьте и извините меня, если я оскорбил вас. Никто лучше меня не знает, как часто люди бывают несправедливы друг к другу.

Они дружески пожали друг другу руки. Никогда у человека не бывает так легко на душе, как после серьезного объяснения, неизбежность которого тяготила его. Высказавшись, оба продолжали разговор непринужденно, будто ничего не случилось. Отец Бенвель подал пример, он сказал весело:

– Если вы в самом деле верите в католическое духовенство, то нам легко будет сделать из вас доброго католика.

– Не говорите с такою уверенностью, – отвечал Винтерфильд с оттенком свойственного ему тонкого юмора. – Я уважаю людей, открывших человечеству благословенное употребление хины, не говоря уж о прочих благодетельных учениях и цивилизации, но я еще больше уважаю свою свободу независимого христианина.

– Может быть, свободно мыслящего?

– Называйте это как хотите, лишь бы то была независимость.

Оба засмеялись. Отец Бенвель вернулся к своей газете. Винтерфильд сломал печать конверта и вынул бумаги.

Исповедь первой попалась ему на глаза. Прочтя первые строки, он побледнел. Он стал читать дальше, и глаза его наполнились слезами. Тихим, прерывающимся голосом он сказал патеру:

– Вы, сами не зная того, принесли мне самое печальное известие. Простите меня, если я попрошу вас оставить меня наедине с самим собою.

Отец Бенвель сказал несколько сочувственных слов и тотчас же удалился. Собака стала лизать руку хозяина, в изнеможении свесившуюся с кресла.

Вечером посыльный принес патеру записку от Винтерфильда. Высказывая новое сожаление, он писал, что опять уезжает из Лондона на следующий день, но надеется вернуться послезавтра, когда и ждет его.

Отец Бенвель совершенно справедливо заключил, что Винтерфильд отправился в город, где умерла его жена.

Но, отправляясь туда, он не имел намерения, как думал патер, расспрашивать пастора и квартирную хозяйку, присутствовавших при болезни и смерти его жены, он хотел оправдать надежды на его жалость и сострадание, которые высказала женщина, принесшая ему столько горя. Он решил поставить на «безвестной могиле», о которой с такой грустью и покорностью упоминалось в исповеди, простой каменный крест, с фамилией, которую она не хотела носить при жизни, боясь запятнать ее.

Сделав краткую надпись: «Эмма, жена Бернарда Винтерфильда» и преклонив колена у холмика, покрытого дерном, он исполнил цель своего путешествия. Поблагодарив пастора, он вернулся в Лондон.

Другой человек предпринял бы свою грустную поездку один, Винтерфильд же взял с собою собаку.

– В такие минуты я должен любить кого-нибудь, – говорил он.

IV. Корреспонденция отца Бенвеля

Секретарю общества Иисуса в Рим.

Когда я писал вам в последний раз, я не думал, что мне придется так скоро снова побеспокоить вас. Но теперь появилась в этом необходимость. Я должен спросить нашего преподобнейшего генерала, какие последуют распоряжения относительно Артура Пенроза.

Мне кажется, я сообщал вам о своем намерении отложить на два или на три дня свой визит в Тен-Акр-Лодж, чтобы дать Винтерфильду возможность после возвращения повидаться с мистрис Ромейн. Само собой разумеется, что ввиду щекотливости обстоятельства он не отметил меня своим доверием. Я могу только догадываться, что и к мистрис Ромейн он отнесся с такой же сдержанностью.

Сегодня, после полудня, я был в Лодже.

Я, конечно, спросил прежде всего о хозяйке и услышав, что она в саду, пошел к ней. Она казалась больной и озабоченной, меня она приняла с холодной вежливостью. К счастью, мистрис Эйрикорт – теперь выздоравливающая – находилась в это время в Тен-Акре и ее катали в кресле. Болтливость этой дамы дала мне возможность самым невиннейшим образом упомянуть в разговоре о том, как Винтерфильду понравились картины Ромейна. Упомянув имя Винтерфильда, я, конечно, взглянул на жену Ромейна. Она побледнела, вероятно, опасаясь, что я знаю о ее письме к Винтерфильду, где она советует ему не доверяться мне. Если бы ей уже было известно, что Винтерфильда следует не порицать за случившееся в Брюсселе, а жалеть, то она не побледнела, но покраснела бы. Так я по крайней мере предполагаю, основываясь на опыте прошлых лет.

Добившись того, что мне было надо, я отправился в дом засвидетельствовать свое почтение Ромейну.

Он был в кабинете вместе со своим милым другом и секретарем. После обычных приветствий Пенроз оставил нас наедине. С первого взгляда я увидел, что есть новости. Я ничего не спрашивал, полагая, что, быть может, Ромейн случайно объяснит мне все.

– Надеюсь, вы в лучшем расположении духа с тех пор,