Можно мне лечь и заснуть прямо здесь, на проезжей части?

Мои поры исходят потом. Меня бьет дрожь. Слезы текут. Я плачу в голос. Сил хватает только на то, чтобы дотащиться вместе с велосипедом до дома.

Все кончено. Я сдаюсь.

Я вваливаюсь к Ульриху. Выражаю свое отчаяние словами:

«Я падаю в постель и больше не встаю. Ни за что!»

Быстренько прослушать сообщения на мобильнике. Главное — нейтрализовать возможные источники беспокойства, прежде чем исчезнуть на неопределенное время. Отправиться туда, где я никому не доступна. А именно — в постель.

Семь новых сообщений. Я лежу в постели и слушаю автоответчик. Уничтожаю одно сообщение за другим.

Пока ничего срочного. Слава Богу.

Последнее сообщение. Наконец-то.

Сейчас, сейчас все будет позади. Кто это говорит?

«Федеральное управление полиции города Вены. Свяжитесь с нами немедленно. Ваш автомобиль вскрыт».

«Ульрих!»

Я с ужасом смотрю на свою руку, в которой трясется мобильный телефон. Я не способна больше подавать никаких признаков жизни. Я вижу себя со стороны. Может быть, так начинается нервный коллапс?

Да, мне бы он не помешал. Я бы с удовольствием орала, причиняла себе увечья, просто взбесилась бы. Как в кино. У меня ведь есть на то все основания. Ни у кого на этот счет не найдется возражений.

Вот бы явились двое крепких мужчин в белом и меня увезли туда, где надолго укладывают в чистую мягкую постель. Там, где от меня никто больше ничего не хочет.

«Мне нужен опекун. Я не дееспособна», — стенаю я еле слышно.

Скептическая улыбка Ульриха меня раздражает.

Я не шучу! Я вполне серьезно.

«Вставай. Нужно позвонить в полицию. Давай номер».

Он что, сошел с ума?! У меня нервный срыв! Неужели не понятно?!

«Я больше ничего не хочу».

Ульрих уже принес телефонную трубку.

«Номер?»

Я подчиняюсь. Не знаю почему. Потому, наверное, что Ульрих всем своим видом выражает абсолютную неподкупность, а его голос звучит так бесстрастно, и в нем столько силы, почти радостной.

Он набирает номер. С другой стороны отвечают. Ульрих быстро вкладывает трубку мне в руку. Я энергично мотаю головой в знак категорического несогласия. Он просто это игнорирует.

«Полиция, 1030, слушаю».

Я сейчас разрыдаюсь. Я не хочу вылезать из постели.

«Слушаю! Говорите!»

Я должна ответить. И должна приехать на парковку. Отогнать свой автомобиль в безопасное место. В машине разбито окно. Украден навигационный прибор.

Нервному срыву придется подождать.

Наконец-то! Спустя несколько часов мы наконец сидим с Ульрихом над котлетами (FLEISCHLAIBCHEN) в соседней от нас закусочной. У меня волчий аппетит.

«Как поживает твой нервный срыв?»

«Пусть подождет, пока я закончу есть».

«Может быть, ему уже расхотелось тобой заниматься?»

Я испытываю почти разочарование. Как если бы я пропустила что-то важное.

Как если бы я заболела в свой собственный день рождения.

«Как тебе пришло в голову вручить мне телефонную трубку? Неужели ты не испытываешь никакого сострадания? И не понимаешь, в каком состоянии я нахожусь?»

Ульрих медлит с ответом. Гладит мою руку. Его глаза становятся серьезными.

Тому, кто находится на грани срыва, следует поручать исполнение малых заданий. Их должно быть как можно больше. Чтобы человек был постоянно занятым.

«Наоборот. Очень даже сострадаю. Я видел, что тебе очень плохо. Именно поэтому я склонил тебя к телефонной беседе. Я же прошел курс руководителей горных походов. Там нас учили, что находящемуся на грани срыва следует поручать исполнение малых заданий. Их должно быть как можно больше. Чтобы человек был постоянно занятым».

У тебя шок, значит, ты нуждаешься в тепле.

У тебя нервный срыв — значит, тебя нужно нагружать заданиями.

Так ли все просто?

Меня и сегодня охватывает тоска, когда я вспоминаю тот декабрьский день.

Что бы произошло, если бы я тогда сдалась? Сделалась бы моя жизнь от этого проще? Хотя бы на короткое время, хотя бы на пару недель?

Случаются дни, когда я купаюсь в жалости к себе. И спрашиваю себя, почему я тогда не воспользовалась аварийным выходом. Ведь он мне предлагался.

Вдова, потерявшая кроме мужа еще и детей. Постоянно находящаяся в строю. Измученная душевно и изможденная. Еще и взлом машины.

Я думаю, любой бы меня понял.

Бедная. Ведь все к этому шло.

Обо мне проявили бы дополнительное беспокойство. Мне была бы дарована щадящая пауза, мне удлинили бы брейк между раундами боксерского поединка с жизнью. Дополнительный питтстоп: профилактика мотора, смена покрышек, дозаправка. Для тех, кто не вписался в поворот.

Я считаю, что мне очень повезло. Потому что в решающий момент рядом со мной находился человек, который заставил меня собрать мои последние силы. И верил в то, что я могу это сделать.

Если бы не он, я бы сдалась. И сегодня у меня всегда есть такой выбор.

«Я больше не могу», — это мне позволительно сказать себе в любой момент.

В этом случае я даже имею право рассчитывать на направление в специальную клинику. И выйти из игры по собственной воле.

Что вовсе не значит, что я вынуждена это сделать. Это чисто мое решение. Желаю ли я снять с себя ответственность за свои поступки и свою жизнь — пусть и на несколько недель? Или я хочу ее сохранить? Желаю ли я пребывать дееспособной или же я желаю передать себя в руки людей, которые будут принимать за меня решения?

В конце концов я поняла, что на самом деле я и не могу избавить себя от ответственности за свою жизнь. Мне, и только мне, мне одной нести отвественность за последствия принятых мною решений.

Я не в состоянии заполнить налоговую декларацию?

Мне и платить за это штраф.

Я не в состоянии вывезти из дома свои вещи?

Значит, мой скарб очутится на помойке.

Мне нужен опекун?

Мне придется оплачивать его услуги. Подвергнуть себя бесчисленным обследованиям. И кто знает, разрешено ли мне будет, в случае, если мою недееспособность официально признают, и дальше продолжать свою профессиональную деятельность?

Однако, несмотря на все доводы, роль жертвы привлекает меня снова и снова.