— Не беспокойся на сей счет, — сказала я и, открыв дверцу, вышла из него таким же образом, как и прежде. И вдруг почувствовала, насколько огромен этот дом. Я застыла на дороге в нерешительности, а здание как бы нависло надо мной, и его башни склонились, чтобы поглядеть на меня с вышины. Затем из широких дверей выпорхнула очень опрятная девочка лет девяти. Улыбаясь, она промчалась по веранде, вниз по лестнице и подбежала ко мне, протягивая букет, собравший в себе чуть ли не все разновидности росших в имении цветов: оранжевые лилии, пламенеющие розы, васильки, ромашки, осенние лотосы и гиацинты; я приняла этот рог изобилия. Девочка удалилась, улыбаясь и приплясывая на ходу. И тут моим глазам открылась целая процессия: все обитатели дома — множество народу — выстроились цепочкой, которую завершала невысокая морщинистая женщина в черно-фиолетовом платье, я приняла ее за экономку.

Одетый в великолепную ливрею Мельм, внезапно показавшийся мне старейшим и единственным другом, сошел вниз по лестнице.

— Принцесса.

Я не знала, что и сказать.

— Благодарю вас, — пролепетала я.

— Такова традиция семейства Гурцев. К хозяйке поместья обращаются с приветствиями, когда она по собственной воле ступит на его землю.

— Что это за флигель? — спросила я, волнуясь: церемонии и цветочные гирлянды тяготили меня, и я опасалась, что их обнаружится еще немало.

— Черного мрамора? Гробница патриарха этого семейства.

Он повел меня вверх по лестнице. Роза следовала за мной по пятам. Слуги согнулись в поклоне, выставив вперед руки ладонями вверх. Я с тревогой подумала: уж не должна ли я дать им что-нибудь. Но Мельм не давал мне никаких указаний и ни на кого не обращал внимания. После некоторых колебаний я последовала его примеру.

Мы подошли к дверям. У нас на дороге стояла крохотная пожилая женщина.

— Принцесса, — проговорил Мельм. — Теперь я хотел бы представить вам человека, вверенного вашему иждивению. — Этих слов оказалось достаточно, чтобы ввергнуть меня в изумление. Но он продолжал: — Это госпожа, бабушка моего господина.

Я замялась, ничего путного не пришло мне на ум, а старушка — женщина оказалась очень старой — поклонилась, как и слуги, только не подняла рук ладонями вверх.

— Обращаясь к этой даме, говорят «госпожа», — сообщил мне Мельм. — Не позволит ли мне госпожа рассказать жене моего господина, сколько госпоже лет?

Она подняла глаза, и по ее старому лицу, будто по воде, кругами побежала рябь: ей стало забавно. Она прищелкнула языком и совершенно четко произнесла:

— Расскажи.

— Госпоже пошел сто шестой год, — сказал Мельм.

— Господи помилуй! — воскликнула Роза.

Вероятно, эти слова следовало произнести мне.

Бабушка Гурца, госпожа, пристально поглядела на меня — затуманенный грозный взгляд старого человека.

— Ха! — торжествующе бросила она, выражая одобрение. И по-старчески причмокнула ввалившимися губами.

Я не зря опасалась, что на меня обрушится лавина церемоний. Посреди просторного зала меня усадили в кресло, явились две служанки и смыли мне руки водой из серебряного тазика. В честь приезда мне поднесли чашу прекрасного мягкого белого вина — не знаменитого топаза, а марочного вина из яблок, изготовленного в поместье. Мне также подали кусок пряного хлеба, чтобы я его отведала. Отважная Роза не отходила от меня ни на шаг, пока я совершала подвиг за подвигом на глазах у всего народа (более сорока человек) и двух черных волко-собак, вожаков своры; хотя в конюшне поместья осталась всего дюжина лошадей, для охраны имения и для охоты по-прежнему держали две своры псов.

Наверху зал опоясывала увешанная щитами галерея, а резные балки под невероятно высоким потолком украшала безумная роспись: ветви груш и вишен, лесные боги, кувшины для разлива и прочие неясные изображения. Но я не смела подолгу задерживаться взглядом на верхнем ярусе, ведь мне следовало сосредоточиться на нижнем, где находились люди.

Гладко отполированный, похожий на стекло пол был виден мне гораздо лучше, следы множества ног затерли его дотемна. А в центре зала высился мощный белый столб, уходивший в потолок среди резных ветвей и нимф и поднимавшийся, по-видимому, в покои на втором этаже. Как мне сообщили впоследствии, это была большая печь, основной источник волшебного тепла, которое поддерживали в доме всю зиму.

Госпожа ста шести лет от роду сидела в другом кресле и пристально наблюдала за тем, как я совершаю ритуалы, глядя внимательно и благодушно. Понимает ли она, кто я такая, возможно ли это? Известно ли ей хотя бы о смерти внука? Наверное, она уже привыкла совершать жизненный путь, оставляя всех остальных позади. К счастью, мое присутствие вроде бы не задевает ее. Судя по выражению ее лица, она убеждена, что я нахожусь здесь по праву.

У меня разболелась голова, мне хотелось убежать. Вопреки всем ожиданиям, мне позволили это сделать. Ритуалы подошли к концу, осталось только совершить воздаяние стоявшему возле лестницы Випарвету, поднести ему вина и соли. Статуя из черного мрамора (как гробница возле дома) — волк в одеянии, похожем на священническое облачение, поднялся на задние лапы. В больших стройных лапах он держал лампаду, и пламя ее задрожало, когда я насыпала на поднос соли и налила вина в чашу. Мне еще ни разу не дозволили совершить приношение Випарвету, даже в ходе бракосочетания, что положено, если оно совершается в обычных условиях. А вдруг он зарычит на меня, или над лесом, повергая всех в ужас, пронесется его призрачный вой, как уже случилось однажды…

Но божество никак не откликнулось, приняв воздаяние. Служанка повела меня наверх, на галерею, потом налево и под арку в стене. За нами шла Роза, неся мои цветы. Слуги Гурца и госпожа глядели на нас, пока мы не скрылись из виду.

Что же я здесь делаю? Сомнения нет: среди всех бурных океанов, отчаянно трепавших меня — осады, войны, смерти, — этот ужасней и неотступней всех.

Мне снова придется влезть в одежду, которая мне не по размеру, и вырасти, подстраиваясь под нее.

Я металась по постели, забывшись лихорадочным полусном, а за шторами в окнах догорал день.

Бессердечная Роза поздравила меня, поохала и поахала насчет дома, насчет странностей госпожи и ушла от меня в соседнюю комнату, чтобы поразвлечься, разбирая багаж и разглядывая шкатулки с принадлежностями для шитья. Похоже, она уже чувствует себя как дома или по крайней мере освоилась с незнакомым местом и готова плыть к только-только завидневшемуся берегу.

А как же я стану здесь жить?

Мне приснился Гурц, он стоял посреди озера, прямо на воде, как кудесник. И смеялся, тряся бородой. «Аххр, малышка Ара!» — прокричал он, радуясь моей беде. Вовсе это не щедрый подарок, он просто отомстил мне. Я его не любила. Он умер. А теперь повесил мне на шею резной жернов с росписью.

Сквозь темный, как слива, навес над кроватью с синим бархатным пологом и столбиками, как мне показалось, из цельных стволов деревьев, украшенных завитками и рифлением, проступали потолочные балки, а на них розовые, как конфетки, голубки клевали красные и зеленые яблочки; маленькие синие певчие птички и вороны цвета индиго держали настоящие цветы, собранные к моему приезду, с которых на пол осыпались лепестки. («Как хорошо, что из этих пташек не посыплется ничего другого!» — воскликнула бездушная Роза.)