Считается, что Яков Ростовцев сделал донос.

Однако донос этот был странным. Ни одной фамилии подпоручик не назвал, он только предупреждал Николая.

Поскольку потом, в ходе следствия, выяснилось, что подпоручик действовал с санкции К.Ф. Рылеева, письмо это следует считать не доносом, а попыткой запугать человека, которому завтра предстоит стать императором…

Подтверждает эту мысли и то, что письмо подпоручика было подано в пакете, который принес адъютант генерала Карла Ивановича Бистрома.

Угроза, исходящая то ли от декабристов, то ли от Милорадовича-Бистрома, Николая не запугала.

«Воля Божия и приговор братний надо мной совершается! 14-го числа я буду государь или мертв… — написал он в тот вечер в письме генерал-адъютанту П.М. Волконскому. — Да будет воля Божия!..»

Весь день 13 декабря прошел в приготовлениях к переприсяге…

— Неизвестно, что ожидает нас, — сказал Николай своей супруге перед сном. — Обещай мне проявить мужество и, если придется умереть, — умереть с честью.

О чем он думал, что вспоминал в ту ночь?

Может быть, вспомнилась ему калитка малого сада в Павловске… Голые ветки деревьев… Он, Николай, бежит по аллее навстречу отцу, и тот обнимает его.

— Поздравляю, Николаша, с новым полком, — говорит он. — Я тебя перевел из Конной гвардии в Измайловский полк в обмен с братом[40]…

Было тогда будущему императору три с небольшим года, и с тех пор зеленый с золотыми петлицами мундир с нашитыми на него звездами Андрея Первозванного и святого Иоанна Иерусалимского и стал навсегда его мундиром…

А может быть, он вспоминал свежеиспеченный хлеб, который, чтобы спастись от сырости, клали на подоконнике в Михайловском замке? Ковер в кабинете отца, на котором они с братом Михаилом играли по утрам?

14 декабря 1825 года император Николай I встал около шести часов.

«Молитесь Богу за меня, дорогая и добрая Мария! — написал он в то раннее утро своей сестре, герцогине Саксен-Веймарской. — Пожалейте несчастного брата — жертву воли Божией и двух своих братьев I Я удалял от себя эту чашу, пока мог, я молил о том провидение, и я исполнил то, что мое сердце и мой долг мне повелевали. Константин, мой государь, отверг присягу, которую я и вся Россия ему принесли… Наш ангел должен быть доволен — воля его исполнена, как ни тяжела, как ни ужасна она для меня»…

Николай запечатывал письмо, когда вошел Бенкендорф.

— Сегодня вечером, быть может, нас обоих не будет более на свете… — сказал ему Николай. — Но, по крайней мере, мы умрем, исполнив наш долг.

Около семи часов явился командующий Гвардейским корпусом генерал A.JI. Воинов. Николай вышел в залу, где собрались генералы гвардии и полковые командиры. Он зачитал завещание Александра I и отречение Константина.

Затем A.Л. Воинов вручил командирам циркуляр:

«Его императорское величество высочайше повелеть изволил г.г. генералам и полковым командирам по учинении присяги на верность и подданство его величеству отправиться первым в старейшие полки своих дивизий и бригад, вторым — к своим полкам. По принесении знамен и штандартов и по отдании им чести сделать вторично на караул, и старейшему притом или кто из старших внятно читает, прочесть вслух письмо его императорского высочества государя цесаревича великого князя Константина Павловича к его императорскому величеству Николаю Павловичу и манифест его императорского величества (которые присланы будут); после чего взять на плечо, сделать на молитву и привести полки к присяге, тогда, сделав вторично на караул, опустить знамена и штандарты, а полки распустить».

К восьми часам закончилось принесение присяги в Сенате и Синоде.

В восемь часов тридцать минут присягнула конная гвардия.

К девяти часам присягнул 1-й Преображенский батальон, размещенный рядом с дворцом.

Первый сбой произошел в казармах Московского полка.

Там будущим насельникам Шлиссельбурга Михаилу Бестужеву и его брату Александру, выдававшему себя за адъютанта императора Константина, удалось обмануть солдат.

— Ребята, всё обман! — говорили они солдатам. — Нас заставляют присягать насильно! Государь Константин Павлович не отказался от престола, а его задержали на дороге!

Кажется, никогда еще дворянская подлость по отношению к простому русскому народу не приобретала столь яркого и полного воплощения, как утром 14 (26) декабря 1825 года.

Братья Бестужевы, а с ними был и князь Дмитрий Щепкин-Ростовский, чтобы вывести на Сенатскую площадь солдат Московского полка, пошли на откровенный подлог.

700 московцев с заряженными ружьями двинулись к Сенату и выстроились здесь в каре, возле памятника Петру I, чтобы защитить закованного в цепи государя, которому они присягали.

Подобно картежным шулерам, подменяющим карты, братья Бестужевы подменили стремление простых русских солдат остаться верными присяге и своему государю бунтом против законного государя.

Самое поразительное, что ни тогда, ни после подавления восстания апологеты декабризма стараются не задумываться о подлости совершенного тогда декабристами обмана.

Любопытно сопоставить поведение самого Михаила Бестужева во время обмана и погубления солдат Московского полка с его же воспоминаниями о пребывании в Алексеевском равелине.

— Кто подле меня сидит? — спросил Бестужев у прислуживающего ему низенького солдатика «с выражением на лице неизъяснимой доброты».

— Бестужев, — ответил солдатик.

— А подле него и далее?

— Одоевский и Рылеев.

— Не можешь ли ты отнести записки к брату?

— Пожалуй, можно. Но за это нашего брата гоняют сквозь строй…

«Я содрогнулся преступной мысли… Что за бесценный русский народ!.. Я готов был упасть на колени перед таким нравственным величием одного из ничтожных существ русского доброго элемента, даже не развращенного тюремным воспитанием… Как высоко стоял… этот необразованный солдатик, который в простой фразе «пожалуй можно» совместил всё учение Христа. Я не решился воспользоваться добротою, бескорыстною в полном смысле, потому что я ничем не мог заплатить ему за услугу, когда он рисковал, может быть, жизнью. Когда привезли поляков, они его не пощадили… Пойманный, он был жестоко наказан и умер в госпитале»[41].

Разумеется, можно иронизировать над этим восхищением «нравственным величием одного из ничтожных существ русского доброго элемента» человека, который всего несколько дней назад, спекулируя на верности солдат принесенной ими присяге, поднимал роты Московского полка на восстание, прекрасно зная, какой ценой придется солдатам заплатить за это.