Что ж, те времена канули безвозвратно. Для родных и друзей мы нынче «без вести пропавшие», для штаба морского флота и вовсе головная боль. Для всех остальных — покойники. А покойникам в мир живых возврата нет, так по крайней мере говорит мой клинический опыт.

— Итак, Кирилл Лаптев обнаружил лагерь людей сравнительно недалеко, — сказал Купелин, усаживаясь во главе стола. Штурман зачем-то оделся в цивильный костюм-тройку и поэтому выглядел он сейчас как мелкий, носатый и смертельно уставший буржуа, не сумевший избежать встречи с акционерами.

Северский сидел вполоборота у фортепьяно и здоровой рукой время от времени тихонько извлекал из инструмента высокие ноты. Гаврила пристроился на краешке стула — в офицерской кают-компании боцман явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он битый час мял пальцами потемневшую папиросу и никак не решался закурить. Что ж, теперь он у нас представлен к офицерскому званию. Привыкай, кондуктор! Возьми кортик, если острая сталь поможет тебе чувствовать себя вольготней. Офицеров нынче по пальцам одной руки пересчитать можно, а кортиков осталась куча. Выбирай любой…

Лаптев тоже оказался в плену условностей. Он никак не мог заставить себя присесть, переминался с ноги на ногу, опираясь татуированными кулаками в стол, и хлопал глазами, словно девица на выданье. Эх, слишком уж широка и глубока на русском флоте пропасть между офицерами и нижними чинами. Как бы не поплатились за это наши бородатые флотоводцы в будущем.

— Так точно, — подтвердил гальванер. — В верстах пятидесяти с небольшим. Местность там другая, пустошь отступает. Начинаются холмы и лесок. Потом русло Стикса перехлестывается с каналом, и в том месте, стало быть, глубоко…

— Что — глубоко? — переспросил Купелин. — Каньон?

— Так точно, каньон. А в этом каньоне — вода. Цельное озеро. У воды я видел три лагеря. Два — чужепланетников, один — человечий. Но люди там не наши.

— Не наши? — разочарованно протянул Северский. — Опять какое-нибудь отребье с княжескими замашками или откормившиеся человечиной выродки?

Лаптев вовсе разволновался. Прочистил горло, почесал затылок.

— Никак нет, — возразил он. — Похоже, что иностранцы. Похоже, французы.

— Французы! — с присвистом повторил Северский. — Вот кому к жареным лягушкам не привыкать! А откуда ты взял, любезный, что они не лакомятся друг другом, как… как те?

В кают-компанию вошла Галина. Она светилась с головы до ног: лучились фиалковые глаза, розовела отмытая до прозрачности кожа, сверкали медные пуговицы на наброшенном на хрупкие плечи френче. Галя, едва заметно прихрамывая, несла на княжеском серебряном подносе стаканы с чаем в подстаканниках из потемневшей бронзы и пузатый, наверняка тяжелый чайник. В этом несуразном образе эмансипированной горничной она была по-своему привлекательна. Поэтому мы сразу как-то заерзали, захмыкали и стали перебрасываться многозначительными взглядами. Галина, улыбаясь несколько не соответствующей образу детской улыбкой, разгрузила поднос и удалилась. Френч с медными пуговицами, кстати сказать, был моим. Равно как и брюки из коричневого сукна с сильно подкатанными штанинами. А легкие парусиновые туфли ей, кажется, выдал Мошонкин из корабельных запасов.

— Жаль, карты нет… — Купелин вернулся к вопросу, из-за которого мы, собственно, собрались.

— Ваше благородие, не людоеды они! — жалобно воскликнул Лаптев. — Вот вам крест! На последнем издыхании люди. Точно такие же, какими были мы!

— Ну а охраняют французов как? — спросил Гаврила.

— Два безликих и цилиндр, — с готовностью ответил Лаптев. — Больше мы никого не видели. Но лагеря чужепланетников совсем рядом, и, думается мне, охрана там получше. В общем, не меньше пяти цилиндров, восьми «безликих», трех десятков «стариков», трех «шуб», и еще на площадке у них — два летуна. Вот.

— Да-а, — вырвалось у меня.

Купелин быстро взглянул в мою сторону, а затем уставился на водоворот, который он сотворил в стакане посредством мельхиоровой ложечки.

— Хороша компания, — высказался Северский. — С чего это «хозяевам» понадобилось собираться откровенной толпой? Они ведь, если не ошибаюсь, одиночки?

— Там три машины землеройные, — пояснил Лаптев, — высоченные — выше нашей грот-мачты.

— Ага! — понял Купелин. — На этом пересечении работает тяжелая техника, поэтому каньон охраняется особенно тщательно. Если мы двинем спасать французов, то наступим голой пяткой на осиное гнездо. Не дай бог, «хозяева» решат, что мы посягаем на их машины.

— А что, мы пойдем воевать за французов? — поинтересовался Северский, наигрывая одной рукой «Марсельезу».

Я хотел было сказать: мол, Георгий, вам дорога дальше отхожего места заказана, вы у нас — тяжелораненый. Но как всегда вовремя поймал себя за язык.

— А как вы думаете, господа? — вопросом на вопрос ответил Купелин. Заметив, что мы отводим глаза и пожимаем плечами, он решил нас приободрить: — Ну же, друзья мои! Я ведь не капитан. И мы сейчас не в пылу боя. Время пока позволяет принять взвешенное решение. Решение, ответственность за которое присутствующие в этой кают-компании разделят поровну.

В дверь постучали, мы повернули головы и увидели входящего горниста Пилингса.

— Боевое освещение включено, — доложил он, вытянувшись у порога по стойке «смирно», — работают все прожекторы. Окрест — ни души, поднимается песчаная буря.

— Хорошо, — Купелин кивнул. — У пулеметов не спать, после полуночи вахта сменится.

— Музыкант! — окликнул горниста Северский. — Передай ребятам: ежели увидят чего подозрительного, пусть сразу открывают огонь. — Он великодушно махнул рукой. — Разбираться потом будем.

— Так точно! — Пилингс повернулся «кругом» и вышел, мягко прикрыв за собой дверь.

— И чем это закончится? — спросил я.

— Что вы имеете в виду? — По хмурому виду штурмана было яснее ясного: он прекрасно понимает, что я имею в виду.

— Вы правы, сейчас у нас передышка, — принялся я развивать мысль, вертя стакан внутри подстаканника, — мы, слава богу, сыты, одеты и вооружены. «Хозяева» нас пока не трогают. Нужно рассмотреть порядок нашего обустройства на планете. На Землю… — я сглотнул, — вы прекрасно понимаете, — нам едва ли удастся вернуться.

На минуту воцарилась тишина. Лишь почесывался взволнованный Лаптев и стучал ложечкой об стенки стакана с остывающим чаем Купелин.

Северский вдруг с силой захлопнул крышку ни в чем неповинного фортепьяно.

— А вы — провокатор, дорогой доктор. Вы хотите, чтобы совет озадачился сим шекспировским вопросом? Чтобы мы, в конце концов, ушли спать в дурном расположении духа, с головной болью, но так ничего и не решив?

— Дело в том, — парировал я, — что в течение нашей злополучной одиссеи мы только и делали, что решали сиюминутные задачи: от кого-то убегали, кого-то догоняли. Атаковали и прятались! Теперь, когда у нас есть база, пора обзавестись более или менее продуманной программой действий. Сегодняшнее изобилие — мнимо! Мы не успеем обернуться, как вода закончится. Продукты закончатся! Мы столкнемся с таким жестоким голодом, какой нам и не снился. Канала под боком нет, лягушек-козерогов ловить негде. Хотя эту гадость я бы в глаза больше не видел… И вопросы сии встанут еще острее, если, бог даст, команда «Кречета» увеличится за счет освобожденных нами людей. Вот что я пытаюсь вам донести.