Рембрандта, как две капли воды похожая на подлинник. Ее не просто считают лучшей копией. С нее даже реставрационные работы проводились, когда настоящую Данаю тот псих кислотой облил.

— А что, в Эрмитаже кто-то облил кислотой шедевр мирового искусства? — запоздало подивился Бочкин.

— Ну, ты даешь! — Кутепов принял такой возмущенный вид, как будто сам знал об этом чуть ли не с пеленок. Хотя наверняка же сведения эти почерпнул не давеча как на прошлой неделе все от того же продвинутого в искусстве Крохина, — Некий сдвинутый товарищ облил картину кислотой и порезал ножиком. Видимо, от избытка чуйств. Это случилось в восьмидесятых. Тогда в правительстве думали, что весь народ считает Эрмитаж национальным достоянием, и ничего там пальцем не тронут. А потому никаких мер по сохранению шедевров не существовало. Все держалось на коммунистическом сознании и голом энтузиазме. Ты уже тогда служил?

— Нет, я еще в школе учился. В начальных классах. Ты, кстати, тоже. Ну, так и в чем там суть с копией?

— Эта самая копия представляет собой большую ценность. Она — собственность Барнаульской галереи, а ее притащили в Питер, дабы местные реставраторы с ней поработали. Барнаульским не доверяют. Так вот ее похититель не тронул. А Россомахин вряд ли был таким уж знатоком живописи. Скорее бизнесменом, который сводил спрос и предложение на этом рынке. Названия и авторов кое-каких, несомненно, знал. Но отличить такую копию от подлинника вряд ли смог бы. А ты представляешь, сколько стоит Даная Рембрандта?

— С трудом. Но, наверное, не мало…

— Вот то-то и оно! Я полагаю, стоит она сумму денег за все три похищенные картины помноженную раз на десять, как минимум, — заключил следователь и для того, чтобы подчеркнуть значимость своего убеждения, поднял указательный палец к потолку.

— А что родичи покойного Россомахина? Ты же хотел в бытовухе поковыряться.

— У всех железное алиби. Вчера утром они только вернулись из Турции. Билеты на руках, стюардесса самолета, на котором они летели, всех опознала по фотографиям. Там сынок отличился: напился и подрался с каким-то пассажиром. Так что девушка как его фото увидела, сразу начала показания давать. Думала, мы его посадить хотим за хулиганство на борту.

— Н-да, не срослось, — пожалел следователя Бочкин, — и у меня выходит, опять тупик. Но с чего вдруг Россомахину, которому впору интересоваться работами Репина и Тициана вдруг понадобилось выяснять о последних днях творчества Бурхасона? Да еще у Марго. Ведь у нее спрашивая, который час, рискуешь нарваться на нечто неожиданное?!

— Не знаю, — просто ответил ему следователь, — может быть, твоей клиентке просто показалось, что он интересовался. Ей вообще в каждом преступлении тень своего портрета мерещится. Да и что взять с дамочки, которая мнит себя пупом Земли! А может быть, этот Россомахин хотел завязать с ней разговор. Ну, ты же меня как мужик мужика понимаешь. Допустим, понравилась тебе женщина. Ты к ней подкатываешь, то да се… пытаешься нащупать тему, которая ее интересует, чтобы поговорить по душам. Случайно выясняешь, что она чего-то там разыскивает. Разумеется, ты начнешь всячески проявлять интерес. Ведь могло такое с Россомахиным случиться!

— В, общем-то, да… — не слишком уверенно заключил Петр, — Хотя чтобы стать поклонником Марго нужно родиться идиотом. Но ты знаешь что… У меня из головы та карикатура на нее не идет. Помнишь, мы нашли ее в столе Бурхасона.

— И чего в ней такого особенного?

— Надпись. Художник написал сначала одно название галереи «Аль-арт», потом зачеркнул его и написал «Арт-Премьер», а затем снова написал «Аль-Арт». Знаешь, на что это похоже?

— На раздумья человека…

— Точно. Словно Бурхасон никак не мог решить в какую галерею продать портрет. Или, если исходить из здравого смысла, он никак не мог решить, что сказать Марго. Допустим, он собирался вывезти ее портрет за рубеж. И не хотел говорить, куда именно. А для этого он придумал версию про галерею.

— Зачем? — удивился Кутепов.

На это Петр лишь плечами пожал:

— Черт его знает. Но я тебе больше скажу. Я ведь просмотрел его деловые тетради, в которые он дебиты с кредитами записывал. Так вот, в последний месяц он столько назанимал, что спасти его от неминуемого финансового краха могло только чудо. Никакими дополнительными займами у третьих лиц не вырваться, понимаешь. Но Бурхасон так нагло брал в долг, словно точно знал, что сможет рассчитаться. И Россомахин тоже сестре сообщил, мол, переедет в Альпы и подарит ей квартиру в центре Москвы. То есть оба они рассчитывали на скорое поступление огромных денежных средств в свои карманы. С чего бы, а?

— С чего? — не понял следователь.

Тут Петр развел руками и тихо изрек:

— Шут их поймет…

Глава 17

Федор Петрович считал себя человеком творческим. В принципе, так оно и было. Иначе как объяснить его успех в издательском бизнесе. Он начал свое дело с нуля. Если опустить его трудовой путь от корректора до главного редактора научно-публицистического отдела в издательстве «Молодая гвардия», то к началу девяностых — времени всеобщего и хаотичного накопления капиталов, у него кроме огромного желания вырваться из стен опостылевшего кабинета ничего не было. Сначала он принялся издавать газетенку, в которой печатал всякие небылицы о женщинах с пятью сосками, летающих тарелках и говорящих чайниках. Скромное печатное издание имело бешеный успех, особенно у дачников, которые часами тряслись в электричках, где лирикой Пушкина, как известно, не насладишься. Через год Федор Петрович выпускал уже три различные газетенки, которые разделил по интересам: одна исключительно про людей с уродствами, другая про необъяснимые явления, третья про сад и огород. Дачники приняли творческие порывы издателя на «ура» и принесли ему первый приличный капитал. Он вложил его с умом — выпустил еще ряд подобных газетенок: для грибников, рыбаков и цветоводов. В общем, пока одни скупали друг у друга ваучеры и всеми правдами и неправдами стремились подобраться поближе к нефтяным скважинам, Федор Петрович упрямо трудился на раздольной ниве досужего чтива. Теперь он владел огромным издательством, которое выпускало всякого рода журналы и газеты. В основном все для тех же дачников и их жен. И поскольку дачников в нашей стране куда больше, чем нефтяных скважин, Федор Петрович процветал. Так что творческим человеком он мог себя считать по праву. Все-таки придумать, как заработать деньги, не воруя и не держась за нефтяной вентиль, может только творческий человек.

Однако эта творческая жилка иногда изгибалась и толкала его на довольно странные поступки. Федор Петрович по натуре был женским обожателем. Не в том смысле,