– Вы не лечите?

– Лечу. Помаленьку практикую. Иногда даже в город на операции приглашают. Но огнестрельные раны… Последнюю пулю я вытаскивал из плеча штабс-капитана Первого Дроздовского полка в двадцатом. В грязной траншее на Перекопском валу. Думал, что уже больше не придётся. Уехали с женой из этого ада в тихую страну. Живём почти в лесу. Почти в горах. Вот она, ваша крестница-судьба… – И доктор бросил в эмалированный сосуд, заполненный тампонами, продолговатый предмет, похожий на сгусток крови.

После того как пуля была извлечена, Александр Алексеевич взял резиновую грушу и в несколько приёмов тщательно промыл рану специальным раствором.

– Будем надеяться, что рана чиста, и никаких осложнений не последует.

Когда операция была закончена и Александр Алексеевич начал собирать в эмалированный тазик инструменты, пёс, лежавший у дверей, встал и заскулил.

– Ну, вот и наша Мария Даниловна пожаловала.

Вошла женщина лет сорока, слегка полноватая, светловолосая. Поставила у дверей корзину, двумя руками сняла шляпку и бережно положила её на приставной столик у окна.

– Сашечка, – спросила она по-русски, не отрывая взгляда от кушетки, – что здесь произошло? Ты кого-то подстрелил?

– Да вот, Машенька, пока ты ходила на городской базар, к нам с гор гости. Из Смоленской губернии Масальского уезда…

Иван подчёркнуто вежливо поздоровался.

– Господи, только этого нам не хватало!

Мария Даниловна подошла к Николь. Некоторое время разглядывала её лицо и рану.

– Француженка, – сказала она.

– Да, она француженка, – кивнул Александр Алексеевич. – Иван, помоги-ка мне убрать здесь всё. Бери ведро, тряпку и – чтобы нигде ни пятнышка…

Через два дня температура у Николь упала. Впервые она уснула спокойным сном и проспала целые сутки.

Ухаживать за нею взялась Мария Даниловна. Бывшая сестра милосердия, «белая голубка» санитарного поезда, она тут же очистила от мужского присутствия небольшую угловую комнату, окнами выходящую в сад, куда перенесли после операции Николь, и окружила девушку такой заботой, что через неделю та уже встала на ноги. Когда дело явно пошло на поправку, Александр Алексеевич принёс из погреба корзину с вином и сказал:

– Возвращение в строй следует отметить.

Выпили. Мария Даниловна поддержала их компанию. Николь тоже привели в гостиную.

– Как лечащий врач, – сказал ей Александр Алексеевич по-французски, – могу позволить и вам, мадмуазель, фужер молодого вина.

Когда порядочно выпили, Александр Алексеевич предложил:

– А не спеть ли нам по русскому обычаю?

Иван, кажется, захмелевший сильнее хозяина, хотя пили они на равных, запел:

Хозяева смотрели на певца с удивлением.

Первой нашлась Мария Даниловна. Она тут же подхватила песню, повела вторым голосом.

Александр Алексеевич взялся за гитару. И пошло у них пошло. Точно не на востоке Франции у подножия Вогез они сидели, пили и пели, а где-нибудь в России.

С тех пор они пели эту песню каждый вечер. Порою даже без вина. На три голоса. Николь им подпевала.

– Вы, русские – необыкновенные люди! – говорила она, видя, как Александр Алексеевич вытирает слёзы.

В отряд они вернулись только спустя месяц.

Товарищи их считали погибшими.

А ещё через месяц «Маки де Лор», к тому времени увеличившийся почти втрое, по приказу центрального штаба и лично генерала де Голля на пяти грузовиках помчался на северо-запад и вскоре вместе с другими отрядами и группами Сопротивления вошёл в Париж и принял участие в уличных боях против войск немецкого гарнизона. Были дни, когда пулемёт Ивана работал почти непрерывно, и приходилось менять раскалившийся ствол. Николь не успевала заряжать обоймы.

Вторая атака немцев на прорыв была отбита так же, как и первая. И сразу после неё танки с десантом вошли в Чернавичскую пущу.

Капитан Солодовников уступил напору командира танкового взвода и разрешил контратаку.

Одновременно с севера и северо-востока блокированную группировку атаковали батальоны войск НКВД.

На третий день из пущи в различных направлениях начали выходить группы немцев с белыми флагами.

Капитан Солодовников звонил почти каждые полчаса.

– Ну что там у тебя, Воронцов? Почему не докладываешь?

– Принимаю капитуляцию. И трофеи. И того и другого пока что-то негусто, товарищ капитан.

– Ничего-ничего! Ты, главное, ухо держи востро! Танки и разведка вернулись. Дров там, сено-солома, нахряпали порядком! Сейчас «горбатые» ещё пару раз обработают, и к тебе они ротами попрут! Вот, Сашка, какая война началась!

Воронцов засмеялся. И тотчас в трубке послышалось:

– Вот и я, Сашка, смеюсь. Ты только вот что: людей своих держи в окопах, пусть не расхолаживаются, потому как всё может быть. Перед нами не простые солдаты. Эсэс да власовцы. Этим сдаваться, сам понимаешь, – шанс выжить небольшой. На ком расстрелы, на ком сожжённые деревни… Да и сам не геройствуй. Доживи, Сашка, ротный ты мой самый лучший, до победы!

– Спасибо, Андрей Ильич! Постараюсь дожить.

Не сразу Воронцов передал телефонисту трубку. Выпил, что ли, комбат? Расчувствовался.

– Екименков, – позвал он фельдшера, – у тебя выпить что-нибудь есть?

– Товарищ старший лейтенант, так мы весь первач по вашему приказу перед боем Веретеницыной сдали.

– Позови её.

Пришла Веретеницына. Взгляд у неё был недовольный. Воронцов уже знал, что она сейчас скажет. Чтобы упредить огонь, он подмигнул ей и сказал:

– Старшина, выдай из своего трофейного фонда по фляжке на каждое отделение. И одну – на НП. Артиллерию угостить. А то скажут, мол, жмоты в пехоте воюют.

Артиллерийские лейтенанты смотрели на санинструктора с восхищением. Она это заметила.

– Хорошо, товарищ старший лейтенант. Под вашу ответственность.

– Колобаев! – окликнул Воронцов снайпера. – Иди, помоги Екименкову довольствие доставить!