печи, и топчан, на котором лежали его жена с сыном, и еще кто-то знакомый, с закрытым пальто лицом. Возле каменной печки, согнувшись, сидел незнакомый бородатый человек в овчинной безрукавке и шевелил поленом пылающие дрова. В углу тускло светилась позолотой старая икона с темным ликом неизвестного святого, там же находились немая девушка, имени которой он почему-то не помнил. Приподнявшись на локтях, Алексей без усилий встал с топчана и вышел в темноту за дверь. На его душе было светло, строго и немного грустно, словно туда пришло утро ранней осени. Страха за родных больше не было. Откуда-то он знал, что с ними все будет хорошо, потому что только на этом и стоит мир.

Не заметив порога, Измайлов спокойно вышел на крыльцо и долго смотрел на западную часть неба, словно хотел в последний раз увидеть затерянную среди речных пространств пологую гряду с часовней на вершине, где сейчас умирали знакомые и незнакомые люди. Не отмеченная ни на одной карте мира, гряда темной стеной встала на их жизненном пути, но почему и зачем все так получилось, уже было неважно.

Если бы он был одним из героев, о которых читал в детстве, он бы уговорил монаха Досифея и многих других пойти с ними, он бы обязательно сделал так, чтобы Миша и несчастливая актриса, оставленные на вечное одиночество где-то в болотах, остались живы. Но он был обычным человеком, кого не заметишь в толпе, обычным доктором без места, которого забывают, как только больше не болит. Что он вообще знал об этой жизни, кроме того, что своих не бросают? Ничего.

Рядом с вековым дубом появилась фигура человека с расшитым крестами куколем на голове, и Алексей понял, что ему надо идти вместе с ним.

Санька тоже на минутку пришел в себя и сквозь пелену сумрачного тумана увидел склоненное над собой незнакомое бородатое лицо. Через два дня он узнает о смерти отца и будет, воя, как волчонок, раскапывать руками его могилу. Но Кузьмич уведет его обратно в скит и уложит на топчан рядом с мамой. Мама тоже поправится, спустя неделю они вместе с охотником покинут торфяники и, в конце концов, их отправят по месту высылки в Иркутск. Немая бродяжка куда-то исчезнет. По правилам того времени, их всех, вместе с охотником, проще было бы расстрелять как ненужных свидетелей, но не мерой Господь творит чудеса. Один из чекистов, к которому попадут их документы, то ли от жалости, то ли от занятости, не станет докладывать своему начальству, и просто выпишет Измайловым новые проездные документы. Потом будет война, много всего еще будет, и воспоминания о детстве потускнеют и станут потихоньку опускаться в глубины памяти, оставляя на поверхности только самое важное. Но это все будет потом. А пока он видел склоненное над собой бородатое лицо и слышал чужой рокочущий голос, звучащий откуда-то из другого мира.

— Оно и понятно, привезли сотни, а вышли вчетвером… Как же вы смогли по болотам пробраться?.. Ты попей отвара, попей… Как-будто чувствовал, что вы к скиту выйдете, прямо места себе не находил, пока сюда не пришел… Словно в душе стучался кто-то. Вот чудо, так чудо, что вас живыми нашел… Эх, сейчас бы свеклы отварить, чтобы кровь восстановилась…

* * *

Дней жизни нового поселения в районе устья Назино было всего три месяца. Мелькнуло и исчезло в грозах короткое сибирское лето, над болотами полосами пошли осенние дожди, а потом полетел и мокрый снег. В северных широтах весна всегда приходит поздно, а осень наступает рано. К сентябрьским морозам, когда вода в реке стала молочно-белой от шуги, а над бескрайними болотами замели метели, на гряде не осталось ни одного поселенца.

Сильный ветер с Оби насыпал сугробы, заметая поземкой черный пепел потухших костров, бревенчатые стены часовни и объеденные песцами трупы людей. В ясную морозную погоду в шапках сверкающего на солнце снега неподвижно стояли сосны, повсюду виднелись цепочки лисьих следов, и иногда, в звенящей тишине, возле пустых шалашей слышался скрип снега, словно призраки лежащих под сугробами поселенцев до сих пор ходили смотреть, не видно ли дымков на замерзшей Оби.

А когда на реке отгремел весенний ледоход, в заброшенную факторию на двух баржах приехала комиссия из краевой администрации. Еще с палубы представители разных ведомств пытались разглядеть на берегу пологой возвышенности хоть какие-то признаки жизни, но ничего не заметили. Черно-белый от снега угрюмый холм был пуст.

На кладбище непроизвольно стараются не шуметь. Члены комиссии тихо, стараясь даже не скрипеть снегом, обходили развалины старых построек, с удивлением рассматривая пустые шалаши, вырытые на берегу землянки и следы обложенных камнем кострищ. Один из приехавших, одетый в белый полушубок мужчина с кобурой на портупее, нашел развешенные на ветвях деревьев заскорузлые от крови тряпичные узелки. В них раньше хранилось человеческое мясо, которое людоеды старались подвесить повыше от земли, чтобы оно не досталось песцам.

— Да, весело здесь было… — негромко сказал он, показывая остальным свою находку.

Почти повсюду комиссия находила оттаявшие от снега и льда человеческие останки. Время и лисы сделали их неузнаваемыми, и уже невозможно было различить, где находятся кости жены инженера, которая сразу после ухода Измайловых начала заговариваться, словно ее сознание стало жить отдельно от тела, и все сидела и смотрела на небо, провожая взглядом бегущие на юг белые кучевые облака; а где кости монаха Досифея, до конца оставшегося верным своей вере. Позднее команды двух барж по приказу председателя комиссии насчитали по всей гряде останки чуть больше пятисот человек и закопали их на восточном берегу. Остальных сочли погибшими в болотах.

Что происходило в фактории на самом деле, так никто никогда не узнал. Не осталось свидетелей. Хотя, говорят, что одного выжившего представители краевой администрации все-таки нашли. Страшный, черный, дикий, с выпавшими от цинги зубами, непонятно как сумевший пережить почти год одиночества, он хрипел и царапался, пока его вытаскивали из тесной, как щель, землянки на берегу затоки. Выживший давно сошел с ума, потому что питаться человеческим мясом и оставаться в здравом рассудке невозможно.

— Ну и что нам с ним делать? — тихо спросил председатель комиссии, обращаясь сразу ко всем, кто стоял рядом с ним, со смешанным чувством жалости и отвращения рассматривая заросшее черное существо, которое когда-то было человеком и имело имя и фамилию. Тогда мужчина в белом полушубке расстегнул кобуру, председатель понимающе отошел в сторону. Грохнул, отдаваясь звоном в ушах, одиночный выстрел из револьвера, осыпался снег с растущей