Рядом с городком был спиртовой завод. Отходы перегонки спирта, барду, сливали в помойное озерцо на окраине. У спиртзавода отирались вооруженные дезертиры, бродячие солдаты, захватившие пустующие дома; покупали или отбирали спирт, пили, пили, пили, пили… К озерцу барды повадились ходить свиньи, другой скот; тоже напивались, валялись в грязи; однажды ради смеха кто-то напялил на пьяного хряка драную шинель, и тот носился по улицам, понукаемый выстрелами в воздух.

Из-за реквизиций завод встал, кончились и зерно, и картофель. И тут дезертиры вспомнили про озерцо с бардой, с мутной субстанцией, из которой при умении можно было бы выгнать еще немного браги. У вонючей загаженной лужи сошлись люди и звери, дезертиры с ведрами лезли в самую хлябь, тонули, а рядом лакали жижу и жрали пьяный жмых свиньи. Кто-то выстрелил, чтобы выгнать свиней из лужи, подранил хряка, свиньи с испугу бросились не на берег, а в глубь хмельного болотца, затоптав двоих пьянчуг; еще выстрел, промах с пьяных глаз – пуля попала в плечо добытчику барды; ответный выстрел – и вот уже люди и звери мечутся вместе, барахтаются в засасывающей грязи, теряют сознание от смрада; и уже не понять, кто тут человек, а кто животное.

Прадед Арсений как красный командир мог бы счесть, что большевистская сила для того и существует, чтобы установить порядок, обуздать темные страсти. Но он видел, что, вопреки евангельской истории, демоны выходят из свиней и входят в людей; да и никаким красным командиром он не являлся, цвет его был притворным, нестойким; и маятник его симпатий – если он вообще руководствовался симпатиями – качнулся к белым.

Понимал ли он, что, пока Белая армия одерживает победы, в будущем зреют победы большевиков? И более того, нынешние серьезные, но не решающие победы белых – залог грядущих побед красных, сидящих, как царь горы, на сосредоточенных в центре страны военных запасах царской России, разменивающих время и пространство на возможность дисциплинировать и обучить свою разношерстную армию?

Кирилл предполагал, что прадед не видел так далеко, был убежден военными успехами, масштабным наступлением белых армий, помощью союзников по Антанте. В конце концов, некоторых вождей Белого движения он знал лично, служил под их началом в Галиции.

А еще – эта мысль, этот образ потрясли Кирилла, когда он впервые до них дошел, – Белая Россия жила по старому, юлианскому календарю. И когда белые войска входили в город, новоназначенный комендант первым делом издавал приказ, обращающий время вспять.

Обращающий время вспять!

Этот пункт шел первым параграфом в афишках, расклеенных на заборах: не о хлебе, оружии, порядке, учреждениях, торговле, частной собственности, агитации, системе управления, – это все потом, ниже, – а о времени как таковом. И, соответственно, когда тот же город брали штурмом большевики, они так же первым же приказом разворачивали время, меняя юлианский календарь на григорианский, выбрасывая обывателей на две недели в будущее. Какая-то жесточайшая, непримиримая метафизика, страшнее бессудных казней, пыток, голода, чудилась Кириллу в схватке двух календарей и двух времен, белого прошлого и красного будущего; сама военная, революционная власть над временем, привычно доступная любому красному командиру полка, любому белому штабс-капитану, поставленному комендантом, – озаряла скромные в сравнении с недавней Первой Мировой битвы Гражданской войны отсветом титаномахии, уменьшая до песчинок собственно людей, разрешая любую беспощадность.

И прадед Арсений, думал Кирилл, однажды испытавший этот жуткий переброс, перекинутый из конца января в середину февраля, мог, раздумывая о переходе на сторону белых, стремиться вернуться в прошлое, получить обратно несправедливо вычтенное.

Тут начинался сюжет, о котором никогда не писала бабушка Каролина, она его попросту не знала, хотя в нем участвовала; для нее все это были лишь служебные перемещения отца, новые назначения, топография жизни. А вот Кирилл, сопоставив все обстоятельства, был уверен, что прадед Арсений задумал побег, и очень красивый побег: такой, чтобы бежать, не двинувшись с места.

В январе 1919-го умерла мать Софьи. Белые все еще осаждали Царицын, и – согласно логике кампании минувшего года – весной, в начале лета следовало ждать нового наступления белых армий с юга.

И в это же время Арсений вызвал к себе в госпиталь жену и детей; прислал ординарца, чтобы тот охранял их в пути. Софья не хотела бросать усадьбу, которую наверняка разграбят крестьяне, пустующий особняк Андреаса в Москве, где она надеялась получить у новой власти комнату или две; но Арсений настоял, и она подчинилась.

А потом Арсений попросил у начальства перевода поближе к фронту, в город Борисоглебск, находившийся в двухстах километрах от Царицына. Именно на этом отрезке фронта летом должны были наступать маневренные конные группы белых.

Бабушка Каролина не придавала значения тому, что отец сам попросил о переводе, заметила только, что тот хотел быть ближе к сыну Михаилу, потерянному в Царицыне, и, может быть, надеялся, что откроется возможность попасть в осажденный город. А Кирилл, сличив военные карты с красными и синими стрелами, выписав ключевые даты, понял давний секрет прадеда: тот рассчитывал, что в ходе летнего наступления белые возьмут и Борисоглебск, и Царицын, фронт единой полосой сдвинется на север; и семья, и потерянный сын – все окажутся в тылу у белых.

Кирилл изучил еще раз те места, где стоял госпиталь прадеда во время битв Первой Мировой, прикинул, какие части отправляли в этот госпиталь раненых, – и все сошлось: это были те пехотные полки и казачья конница, что составили потом основу Белой армии.

Значит, прадед действительно мог рассчитывать встретить среди белых офицеров своих, обязанных ему жизнью; мог надеяться, что его не обвинят в предательстве из-за службы в Красной армии – в то время обе армии комплектовались перебежчиками, туда и обратно переходили взводами, эскадронами, батальонами, полками.

И замысел почти удался; но снова в самый тонкий, в самый опасный момент сработало проклятие двух исчезнувших недель. Из-за споров о руководстве белые армии атаковали не слаженно; и вдобавок правая группа, шедшая на Царицын, повсюду сбивала боевые порядки красных, а левая группа генерала Мамонтова во фронт не развернулась, прорвала оборону и ушла в прорыв громить красные тылы, обходя очаги сопротивления, позволяя красным восстановить позиции.

К тому же и сам Арсений с семьей выехал позже из-за волокиты с назначением и документами. Если бы чуть раньше – он бы успел добраться до самой горловины будущего прорыва войск Мамонтова, оказаться там, где в течение недели или больше существовал зыбкий, но коридор на ту, белую, сторону. Но он не успел. Эшелонный паровоз задыхался на второсортном угле, поезд тащился немногим быстрее, чем пешеход, и в результате путь эшелона лишь единожды пересекся с маршрутом мамонтовской конницы, уже возвращавшейся из рейда по тылам красных.

Прадед Арсений, вероятно, рассчитывал, что успеет доехать до Борисоглебска и, когда белые основными силами займут город, поставят гарнизон, найти кого-то из знакомых старших офицеров. Кирилл не знал, собирался ли Арсений поступить на службу в Белую армию или, найдя в Царицыне сына Михаила, уехать из России – через юг, через Крым; Первая Мировая уже закончилась, открылись запертые прежде турецким флотом морские пути в Европу.