– Эмили, голубка, – сказал он, – что-нибудь случилось?

Она лишь покачала головой и прижалась к нему сильнее.

Почти ежедневно она получала письма от Моргана – независимо от того, заходил он к ним или нет.

Дело было в том, что Морган принял на себя заботы об их квартире, ополчившись на неполадки, которые затаились во всех ее углах, и блаженно лязгая чем-то загадочным, прятавшимся под кухонной раковиной.

Он стал для Мередитов их персональным защитником прав потребителя, отстукивал на своей крошечной старинной пишущей машинке исполненные крайнего недовольства письма в компанию «Радио Шэк»[17], брал приступом авторемонтные мастерские, улаживал любые мелкие неприятности, о которых мимоходом упоминала Эмили. И она привыкла полагаться на него. Время от времени она говорила: «Ох, на самом деле мне не стоило бы просить вас об этом…», однако он отвечал: «Почему же? Кого ж вам еще просить? Не обижайте меня, Эмили».

Однажды у нее разладился портативный магнитофон, который они использовали на представлениях. Моргана рядом не оказалось, и Эмили, возясь с кнопками, поймала себя на сердитой мысли: ну где же он? Как мог оставить ее одну, вынудить самостоятельно справляться с бедой, ведь сам же довел дело до того, что она от него зависит? И Эмили, схватив магнитофон, пробежала несколько кварталов, отделявших ее от «Хозяйственного магазина Каллена». Влетела туда, задыхаясь, и хлопнула магнитофон на прилавок между Морганом и покупателем. «Послушайте», – сказала она и ткнула пальцем в кнопку. Магнитофон воспроизвел пение трубы из «Бременских музыкантов», но смазанное, неясное, с непонятным резонансом в динамике. Покупатель испуганно отступил от прилавка. Сидевший на высоком деревянном табурете Морган задумчиво покивал. «Он меня с ума сведет! – сказала Эмили и выключила магнитофон. – И если вы думаете, что он плохо звучит сейчас, так слышали бы вы его во время спектакля, при полной громкости. Там вы не смогли бы сказать, труба это или полицейская сирена».

Морган отошел к вращающемуся стенду, снял с него малярную кисть, вернулся назад, положил магнитофон себе на колени и медленно, мягко прошелся кистью по канавкам в пластиковой крышке динамика. Из канавок выскочили белые крупинки. «Скорее всего, сахар. Или песок, – сказал Морган. – Хмм». Он снова нажал на кнопку. Труба зазвучала чисто и ясно. Морган отдал магнитофон Эмили и вернулся к расчету с покупателем.

Он, словно домовой, оставлял, уходя от Мередитов, чудотворно исправленную электропроводку, плавно скользящие оконные рамы, неподтекающие краны и туалетные бачки с хитроумными приспособлениями из проволоки, которые были прежде плечиками для пальто, а теперь не позволяли воде переливаться. «Как, должно быть, чудесно, – сказала, разговаривая с Бонни, Эмили, – всегда иметь его рядом, он же может починить что угодно», но Бонни лишь недоуменно посмотрела на нее и спросила: «Кто, Морган?»

Голову Бонни тогда занимало совсем другое. Она помогала одной из своих дочерей пережить трудную беременность. Ребенок должен был появиться на свет в феврале, но все время грозился проделать это сейчас, в начале ноября; дочери пришлось вернуться домой, чтобы пролежать пластом следующие три месяца. И Бонни больше ни о чем говорить попросту не могла. «Стоит ей немного приподняться, чтобы поправить подушку, – рассказывала она, – и я прямо-таки вижу, как ребенок выпадает, вываливается из нее, будто монета из копилки, понимаете? И я говорю: “Лиззи, лапушка, ляг сейчас же, пожалуйста”. У меня просто в голове все перевернулось. Раньше я считала, что беременность – это такая подготовка, ты выращиваешь что-то до нужного срока, а теперь для меня беременность – это усилие удержать то, что из тебя все равно вылезет раньше времени. А Морган! Ну Моргана вы знаете. Вечно болтается где-то и ничего, по правде сказать, не понимает… По вечерам приходит домой и читает ей оперные либретто. Его теперь оперы интересуют, он вам говорил? Ну сумасшедший… “Дон Жуан встречает статую и приглашает ее на ужин”, – читает он. Я говорю ему: “Фокус совершенно в твоем духе”. А он продолжает чтение. По-моему, он думает, что Лиз – все еще ребенок, которому нужно на ночь сказки рассказывать, или просто ищет оправдание тому, что сам их читает, для своего удовольствия. А ей необходимо каждый день подносы с едой приносить да судно подкладывать и потом выливать!»

Эмили серьезно кивала. Она сочувствовала Бонни: жизнь рядом с Морганом наверняка была невыносима. Но в конце-то концов, Эмили жить с ним не приходилось.

Она вспоминала, насколько странным он казался ей поначалу – его шляпы и костюмы, педантичная, старомодная манера речи. А теперь Морган представлялся ей… необычным, это верно, однако понятным. Ей захотелось поверить в справедливость его предположения о том, что за каждым событием вовсе не обязательно стоит какая-то причина. В прошлом месяце она и Леон сидели с ним в «Ресторане Юнолы», и Морган, взглянув в окно, сказал:

– Как интересно, там Ламонт идет. А я думал, он умер. – Впрочем, сильно удивленным он не выглядел. – Такое случается все чаще, – весело сообщил он. – Мне, например, все чаще кажется, что я вижу, как по улице топает отец моей матери, дедушка Бриндл, а он мертв уже сорок лет. И я говорю себе, что, может быть, он вовсе и не умирал, просто устал от прежней жизни и ушел, чтобы начать новую, уже без нас. Кто скажет, что такое не может случиться? Не исключено, что где-то есть небольшое поселение, а то и целый город, наполненный людьми, которые предположительно умерли, а на самом деле – ничуточки. Вы об этом не думали?

Леон устало зашипел, как делал, когда Эмили случалось сказать что-нибудь глупое. Ну а правда, почему бы такому городу и не существовать? Что в этом невозможного? Эмили выпрямилась, виновато взглянула на свои колени.

– Мир – странное место, – продолжал Морган. – Трясучие старушки, которым мы не доверили бы и тележкой для покупок управлять, налетают на нас, сидя за рулем двухтонных автомобилей, со скоростью семьдесят миль в час. Наша жизнь зависит от совершенно незнакомых людей. Полное отсутствие логики и надлежащей последовательности!

– Иисусе, – произнес Леон.

А вот Эмили приободрилась, все вдруг стало казаться ей более светлым. (Дело было вскоре после ее возвращения из Тэйни.) Широта взглядов Моргана представлялась ей чудесной. Она улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ. Погода уже успела ухудшиться, поэтому теперь Морган носил русскую меховую шапку. Шапка сидела на его голове, как медвежонок. Он склонился над столиком к Леону и сказал: