В великолепной Юстиниановой палате возвышался особый рундук, или помост, покрытый пурпуровыми коврами. На нем стоял большой престол императора Феофила, а сбоку возле – золотое царское кресло. По сторонам, между двух переград из занавесей, стояли два серебряных органа, а за переградами стояли духовые органы.

На престоле сидела сама императрица, а в кресле – ее невестка. Перед престолом с обеих сторон в палате собрались придворные женщины и стояли чинно, рядами, по степеням. Всего их было семь чинов или семь степеней. Церемонией их входа в палату и указанием им своих мест распоряжался препозит – церемониймейстер, и придверники-камергеры.

Когда все чины боярынь вошли и стали по местам, препозит с камергерами отправился звать русскую княгиню. Из Золотой Руки она прошла через другие портики, и между прочим через дворцовый ипподром, и осталась в Скилах – так называлась царская оружейная палата. Вероятно, отсюда она могла видеть всю церемонию, как входили в приемную палату греческие придворные боярыни, тем и объясняется ее остановка в царской оружейной, которая находилась на одной линии с Юстиниановой приемной палатой. Княгиня вступила в эту палату, сопровождаемая по сторонам тем же препозитом и камергерами. За нею по-прежнему следовала ее свита в том же порядке, как и на первом приеме. Препозит именем императрицы вопрошал княгиню о здоровье. После церемонии, именем же царицы, он сказал ей нечто шепотом, и княгиня немедленно пошла вон из залы и села по-прежнему в Скилах. Тем временем царица тоже встала с трона и, пройдя разные палаты, удалилась в свою священную спальню. По уходе царицы и княгиня перешла из Скил в Кенургий, пройдя Юстинианову залу, палату Лавзиак и Трипетон, или сени с хитрыми часами. В Кенургии она тоже села в ожидании зова.

Между тем к царице в спальню пришел и царь. Они сели на свои места с царицей и с порфирородными своими детьми. Тогда была приглашена к ним и русская княгиня. Занявши предложенное царем седалище, она разговаривала с ним, о чем ей было угодно.

Здесь была оказана величайшая почесть русской княгине. В этом случае царь несомненно принимал ее как христианку, и, быть может, именно по случаю ее крещения в Царьграде. Византиец Кедрин прямо говорит, что «крестясь (в Царьграде), показав ревность к православной вере, Ольга достойно была за то почтена». Тоже повторяют и другие греческие летописцы[128].

Беседа с царским семейством по-домашнему, в «священной их спальне», показывала, что греческий царь относился к новообращенной с особым благоволением, ибо едва ли кто из иностранных удостаивался такой чести и едва ли был другой повод к этому, как укрепление в истинах новой веры и желание указать владетельной княгине, как живут христианские цари у себя дома. Несомненно также, что царь и царица очень желали поговорить с русской княгиней запросто о разных предметах, касавшихся Русской страны и самой княгини, о чем нельзя было говорить на церемониальных приемах. Вообще этот самый прием не оставляет сомнения, что Ольга если не была уже и прежде христианкой, то именно в это время крестилась в Царьграде.

В тот же день после этой домашней беседы русской княгини с царской семьей ей дан был обед у царицы в Юстиниановой палате. На том же царском месте, или троне, сидела там царица и особо, в золотом кресле, ее невестка. Русская княгиня сначала стояла в стороне у особого стола, пока входили к столу царицыны родственницы и знатные боярыни, поклоняясь царице до земли и занимая места по указанию главного стольника.

Когда окончилась эта церемония, «русская княгиня, слегка наклонив голову пред царицею», села за тем же столом, где стояла, вместе с первостепенными придворными боярынями. Этот стол был расположен на некотором расстоянии от царского.

Во время обеда два хора отборных певчих от церкви Св. Апостол и от Св. Софии воспевали гимны в честь императорской фамилии, и тут же разыгрывались разные театральные представления, состоявшие из плясок и других игр. Это происходило таким образом: как только царь и все прочие садились за стол, в палату вступали дружины актеров и танцовщиков со своими распорядителями. Действие открывалось гимном: «Ныне давши власть в руки твои, Бог поставил тебя самодержцем и владыкой! Великий архистратиг, сошед с неба, отверз пред лицем твоим врата царства! Мир, поверженный под скипетр десницы твоей, благодарит Господа, благоизволившего о тебе, государь! Он чтит тебя, благочестивого императора, владыку и правителя!»

После этой песни префект стола, дворецкий, подавал знак правой рукой, то распуская пальцы наподобие лучей, то сжимая их. Начиналась пляска и трижды обходила вокруг стола. Потом плясуны удалялись к нижнему отделению стола, где и становились в своем порядке. Тогда начинали певцы: «Господи, утверди царство сие!» За ними хор повторял этот воспев трижды. Опять певцы: «Жизнь государей ради нашей жизни!» То же самое воспевал хор трижды. Певцы: «Многая, многая, многая!» Хор: «Многая лета, многая лета!»

Затем воспевался гимн приличный пляске: «Сияют цари, веселится мир! Сияют царицы, веселится мир! Сияют порфирородные дети, веселится мир! Торжествует синклит[129] и вся палата, веселится мир! Торжествует город и вся Романия (Византия), веселится мир! Августы наше богатство, наша радость! Господи, пошли им долгия лета!» Певцы: «Императорам!» Хор: «Многие лета!» Певцы: «Счастливые годы императорам!» Хор: «Господи, пошли им многие и счастливые годы!» Певцы: «И августам (царицам)!» Хор: «Многие лета!» Певцы: «Счастливые годы!» Хор: «Даждь им Господи многие и счастливые годы!» Певцы: «Детям их порфирородным!» Хор: «Многие лета!» Певцы: «Счастливые им годы!» Хор: «Подай им, Господи, многие и счастливые годы!»

С такими песнями и представлениями продолжалась церемония столового кушанья до конца. Каждая перемена кушанья сопровождалась новой пляской или новой песней. Распорядители актеров и танцовщиков были одеты в цветное платье, зеленое, красное, с белыми коротенькими рукавами, которое переменяли при каждом новой действии. Главное их украшение, которое не переменялось, составляли золотые, искусно вычеканенные ожерелья. Сапоги на них были красно-желтые. Перемена платья придворными во время всяких церемоний и торжеств была вообще среди обычных порядков византийского двора.

Что касается яств, то Лиутпранд, посол германского императора Оттона, бывший в Царьграде лет 10 спустя после Ольги, в 968 году, пишет, что он весьма неохотно ел царские яства, ибо они были приготовлены с деревянным маслом или с рыбьим рассолом. Однажды царь прислал ему самое лучшее лакомство от своего стола, даже собственное блюдо: жирного козла, туго начиненного чесноком с луком и облитого рыбьим рассолом[130]. Очевидно, что кушанья приготовлялись на восточные вкусы, на которых воспитаны были и русские, несомненно находившие все подобные блюда очень вкусными.

В то же время происходит другая трапеза в Золотой палате, где обедали цари и с ними русские послы и гости и прочая свита русской княгини.