Первое, что приходит на память, – строки из Послания к колоссянам святого апостола Павла: «А теперь вы отложите все: гнев, ярость, злобу, злоречие, сквернословие уст ваших, не говорите лжи друг другу, совлекшись ветхого человека с делами его и облекшись в нового, который обновляется в познании по образу Создавшего его, где нет ни Эллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос». Христианство, как и другие мировые религии, по природе своей космополитично и глобально. Именно поэтому вся история христианства пронизана всепоглощающим конфликтом национальных государств и наднациональной Церкви, владычества земного и духовного. Кесарю не положено то, что положено Создателю, а Создателю положено все.

При этом культурные коды народов обладают множеством уровней, из которых далеко не все расположены к унификации. Более того, они способны трансформировать, приспосабливать к своим уникальным особенностям глобальные мифы. Напомню о примечательном труде, который был опубликован два года назад. Сборник статей «Сисиниева легенда в фольклорных и рукописных традициях Ближнего Востока, Балкан и Восточной Европы», подготовленный Институтом славяноведения РАН, представляет региональные и национальные версии металегенды о святом Сисинии, существующей не менее двух тысяч лет. Она складывается из группы сюжетов о «сакральном персонаже, противостоящем женскому демону, который причиняет вред роженицам и младенцам». У восточных славян Сисиниева легенда превратилась в заговоры от лихорадки. Эти заговоры нашли отражение и в фольклоре, и в рукописной традиции, и в пластических искусствах. Сознательно выбрал не магистральную мифологему рождающегося и умирающего божества, но некую второстепенную легенду о святом, что называется, не первого ряда, который при этом пронизывает народное религиозное сознание во множестве регионов, связанных с иудаизмом и христианством. Глобальное, универсальное вынуждено приспосабливаться к антропологически культурному коду отдельных этносов.

Тенденции глобализма, впрочем, связаны не только с праконфессиональными верованиями и мировыми религиями, но и с созданиями многонациональных империй в дохристианской и христианской истории, когда этносы оказывались во власти унифицированных законов, подчинявших себе многочисленные народы с их привычным укладом жизни, языками, верованиями, национальным бессознательным. Римское право становилось нормой на всем пространстве империи, диктующей свою волю от Атлантики до Черного моря. Чтобы сохраниться в истории, народ должен был обладать несгибаемым духом и сакральным отношением к своей вере, языку, культуре. Но и в этом случае тот или иной этнос мог исчезнуть с карты мира, растворившись в народах-завоевателях.

Славянские племена неоднократно переживали внешние воздействия иных этносов или новейших потрясений, будь то принятие христианства в Х веке, жизнь в составе Золотой Орды, модернизации Петра Великого или Александра II – вплоть до большевистской утопии, начавшейся в октябре 1917 года, и капиталистического реванша 1992 года. В результате таких трагедий формировался культурный код этносов, населяющих Россию, формировался русский народ, ставший ядром российской нации.

Следует учитывать и географические особенности бытования русского народа. Принятое противопоставление славянского «леса» и тюркоязычной «степи» слишком прямолинейно, чтобы определить особенности национального характера. Ощущение бесконечности пространства в высшей степени свойственно русскому мирочувствованию. Да и в тюркоязычном мире восприятие пространства неоднородно, что отчетливо выражается в народном искусстве. Достаточно сравнить, скажем, традиционный танец оседлых татар-земледельцев с хореографическим фольклором башкир или казахов, чтобы убедиться в этом. Татарские танцоры словно привязаны к ограниченному пространству, красота их искусства выражается в изысканности мелких движений и деталей, в башкирском танце захватывает полет всадника, не знающего преград.

Не только антропология, история, но и география влияют на судьбы народов. К этим темам постоянно возвращались в Петербурге мои коллеги из Центральной и Восточной Европы, представляющие Форум славянских культур, которому исполнилось 15 лет. Славянский мир, насчитывающий более 250 миллионов человек, на рубеже XVIII–XIX веков пытался найти пути к культурному и политическому объединению. Этому способствовали и патриотически-освободительные движения середины XIX столетия, стремящиеся к созданию национальных государств. Но панславизм в конечном счете, говоря словами Пушкина, обернулся «семейной враждой». Новая попытка объединения в XXI веке связана с инстинктом самосохранения, потребностью занять свое место в новом глобальном мире. При всем различии политических устремлений славянских государств понимание родства культур сможет прекратить вечный спор славян между собой.

Ноябрь 2019

Искусство оглядываться назад

Вечер 8 ноября 1989 года я провел в Берлине, столице ГДР, у своих друзей – Фрица и Сюзанны Рёдель.

Фриц руководил Фольксбюне, одним из самых известных театров ГДР, Сюзанна, с которой мы дружили с 1970-х, в издательстве «Хеншель» занималась продвижением советской драматургии в германоязычных странах. Они были настоящими немецкими интеллигентами, для которых марксизм был важнейшим инструментом создания справедливого и разумного общества, в котором каждый гражданин мог добиться самореализации, не разрушая общего уклада жизни.

Оба были прекраснодушными реалистами, которых люблю и уважаю по сей день, хотя Фрица уже давно нет в живых. В Фольксбюне в сентябре 1989 года состоялось знаменитое собрание интеллигенции ГДР, которая потребовала демократизации социалистической системы. Именно в спорах о том, возможен ли в реальности «социализм с человеческим лицом», мы просидели почти до утра. Уже было известно, что правительство ГДР под напором массовых митингов по всей стране приняло новые правила пересечения границы с западными странами для граждан ГДР. Правда, не было ясности, когда они вступят в силу, но многие восточные немцы уже бежали на Запад, воспользовавшись тем, что Чехия и Венгрия открыли границы с Австрией. Мы понимали, что привычный мир стремительно меняется, но недооценивали скорость изменений. Вопрос об объединении Германии, казалось в ту ночь, стоял в плоскости теоретической. Москва занимала неопределенную позицию, Лондон и Париж были категорически против. «Я так люблю Германию, что пускай их будет две» – эту едкую фразу приписывали как Франсуа Миттерану, так и Маргарет Тэтчер (ее произнесла «железная леди»). Только американцы, Рональд Рейган, а затем Джордж Буш, призывали М.С. Горбачева дать вольную восточным немцам, а руководство ГДР, как выяснилось позже, за спиной СССР вело переговоры с Гельмутом Колем. В ту памятную ночь мы что-то знали, о чем-то догадывались, чего-то не могли себе представить. И уж точно не могли вообразить, что случится завтра.

Утром 9 ноября 1989 года я отправился в Западный Берлин. Там меня ожидали мои коллеги из литературно-драматической редакции Центрального телевидения СССР, мы уже неделю работали над фильмом о выдающемся западноберлинском режиссере Петере Штайне. В 1989 Москва увидела его легендарные «Три сестры», он стал кумиром наших зрителей, что и предопределило решение руководства ЦТ.

Мой диалог с пограничником социалистической Германии на знаменитом переходе у вокзала на Фридрихштрассе со стороны, наверное, выглядел в высшей степени комично. Но мне было не до смеха: