тут же начинали разрываться от сообщений о злодеяниях, требующих немедленного выезда. Как-то раз, двадцать девятого декабря, когда я, заместитель прокурора, тихо-спокойно составляла статистический отчет о следственной работе района, он зашел ко мне в кабинет попить чаю, заглянул в полотнище сводки и мимоходом заметил, что хороший год выдался, всего девять убийств. «Лучше бы он этого не говорил! За три дня до Нового года район выполнил почти годовую норму — шесть убийств, три из них «глухие». Возбужденные коллеги чуть не убили самого этого следователя…

На последнее же преступление уходящего года я злорадно послала этого самого предсказателя. И то сказать, ему еще повезло: труп находился в приличной квартире, так что болтун с «черным глазом» даже сумел чокнуться с операми шампанским (мне-то на новогодних происшествиях приходилось в лучшем случае чокаться бумажными кулечками с газировкой, и не в теплой квартирке, а в вонючем подвале или даже в чистом поле на леденящем ветру, а один раз, за неимением вообще никакой посуды, мы, прервав осмотр, пили за Новый год из большого шприца, любезно предоставленного судебным медиком).

Убит был пожилой ученый, в своей собственной квартире, и мы сломали голову, пытаясь выдвинуть хоть какие-то версии. Дело в том, что ученый был вдовцом, бездетным, жил одиноко, в долг не давал и сам не брал, и вообще никому дорогу не переходил: не уводил ничьих женщин, не присваивал чужих научных открытий. Со студентками не спал и на экзаменах не зверствовал.

Он был задушен шнуром от удлинителя. Двери с затейливым замком следов взлома не имели, значит, пустил убийцу сам. Преступник или преступники поковырялись в доме — обшарили шкафы и ящик письменного стола, но взяли какую-то ерунду. Да и брать у пожилого ученого было практически нечего. Разве что он хранил в старом чулке алмаз «Третий глаз Шивы», но вряд ли…

Единственной зацепкой, которую дал осмотр места происшествия, были пригодные для идентификации отпечатки пальцев на орудии убийства — толстом шнуре в гладком пластиковом кожухе. Но эти отпечатки надо было еще придумать, к кому примерить. На всякий случай получили отпечатки у соседей, те позволили их взять без звука, поскольку жалели старого профессора и были уверены в собственной непричастности к убийству. Проверка отпечатков пальцев сослуживцев тоже результата не дала.

Пришлось заняться утомительной, нудной работой, что, кстати, в следственной практике бывает значительно чаще, чем яркие озарения и громкие задержания. Опера со следователем вытащили на свет божий записные книжки профессора, а также весь его архив, и стали устанавливать всех знакомых потерпевшего, даже самых давних, не появлявшихся в его жизни много лет. Установив, спрашивали, когда те в последний раз видели профессора. Чем черт не шутит под Новый год…

Когда опера перешерстили всю записную книжку, в ход пошли старые открытки, написанные еще перьевыми ручками, — эти открытки профессор хранил в аккуратно перевязанных пачках, разложенными по годам. Если их авторы все еще проживали по указанным обратным адресам, им звонили, поздравляли с наступившим Новым годом и спрашивали, давно ли они виделись с профессором. Но и тут было пусто. Выяснилось, что практически все отправители открыток не виделись с потерпевшим уже много лет, да если бы даже и виделись, это ничего не меняло бы. Все они были дряхлыми старичками и старушками, приятелями еще покойных родителей ученого, и было невозможно допустить, чтобы такие божьи одуванчики, даже группой, могли справиться с крупным и еще вполне крепким мужчиной. Однако, перебирая древние поздравления с Новым годом, следователь зацепился за, казалось бы, ничего не значащую фразу о том, что ученому кланяется племянник отправительницы открытки — Петенька, у которого не все хорошо в жизни, единственный сын Пети, еще подросток, попал в тюрьму. Поскольку на безрыбье и рак — рыба, начали искать Петю и его непутевого сына. Все-таки это было единственное упоминание о ком-либо из уголовного мира в окружении старого ученого.

Старушки, пославшей три года назад эту открытку профессору, уже не было в живых. Оперативники подняли архивы паспортного стола, нашли упоминание про двоюродную сестру старушки, тоже покойницу, и стали копаться уже в ее личных данных. Сын Петр там присутствовал. А у сына Петра тоже был сын, Роман. Три года назад он, тогда еще несовершеннолетний, был осужден за участие в разбое к трем годам условно. Скрупулезные опера запросили копию приговора и получили из информационного центра ГУВД дактилокарты не только на него, но и на всех его подельников. И — о радость! — отпечатки с места убийства чудесным образом совпали с пальчиками этого, теперь уже совершеннолетнего, разбойника. Пора было вызывать его с папой и задавать неприятные вопросы.

Сначала решено было пригласить в прокуратуру папу, не выпуская, однако, из поля зрения и Рому. Папа, ничего плохого не подозревая, сразу рассказал, что был у профессора буквально за две недели до его смерти. Зачем? Приходили вместе с сыном, просить денег на адвоката. Дело в том, что сын Рома в очередной раз попал в кутузку, пока, правда, был отпущен на подписку о невыезде, но ему снова собирались предъявить обвинение в разбое, а это означало, что условным сроком он уже не отделается, более того, те условные три года ему «довесят» к новому приговору, и уже совсем реально. А хороший адвокат стоит дорого. Все родные и знакомые в деньгах отказали, вот и вспомнил Петр про друга своей тетушки, решил, что это их последняя надежда, но надежда эта не оправдалась, профессор отказал в деньгах. Вот и все.

Вот теперь пришло время побеседовать с самим Ромой, решили опера и следователь. Рома, симпатичный на первый взгляд парень с голубыми глазками, ничем не обнаружил испуга. Что вы, сказал он, я же не убийца. Да, был вместе с папой у старого хрыча, тот денег не дал, пожадничал. Вот его бог, который, как известно, не фраер и правду видит, покарал.

Прочитав заключение криминалистической экспертизы о полном совпадении следов рук, оставленных на орудии убийства, с его собственной дактилокартой, Рома погрустнел, но ненадолго. Взгляд его просветлел, как у Штирлица, который придумал убедительную версию про свои пальцы на чемодане радистки.

— На шнуре, значит? — задумчиво спросил голубоглазый Рома. — Был какой-то удлинитель. Мы когда с папаней в гости заходили к старому хрычу, он сказал, что у меня руки грязные, и послал в ванную, мыться. Я там руки помыл, а когда брал полотенце, из него что-то выпало. Вроде бы удлинитель. Я его поднял, в руках повертел и обратно положил.

Опера и следователь приуныли. Эту