Стоим с братом Арни на окраине города — это у нас ежегодный ритуал.

Мой брат Арни жутко перенервничал, потому как через несколько минут, а может, часов, ну, короче, в течение дня к нам в городок Эндора, штат Айова, войдут колонны большегрузных фур, и прицепов, и жилых вагончиков. На одной фуре прикатит к нам «Спрут», на другой — карусель «Сюрприз» с синими и красными машинками; колесо обозрения приедет аж на двух грузовиках, игровые аттракционы — на прицепах, но что самое-то главное: приедут карусельные лошадки.

Для Арни такое событие — лучше Рождества. Лучше феи, которая приносит подарочек за выпавший зуб, лучше пасхального зайчонка: этих дурацких персонажей могут, похоже, терпеть одни только малявки да недоразвитые взрослые. Арни у нас даун. Ему скоро восемнадцать, и наша семья планирует отметить это событие на широкую ногу. Врачи нам твердили, что дотянет он хорошо если до десяти лет. Стукнуло ему десять — и ничего, живет себе дальше, а врачи теперь говорят: «Ждите с минуты на минуту: Арни может вас покинуть в любой миг». Так что каждый вечер, укладываясь спать, мои сестры, я сам, ну и мама, конечно, все мы думаем: а проснется ли он утром? Иногда хочется, чтоб он еще пожил, а бывает, что и не хочется. В данный момент меня, например, так и тянет столкнуть его под колеса транспорта.

Моя старшая сестра Эми собрала нам корзину для пикника. В литровый термос залила черешневую шипучку «кул-эйд», которую Арни заглотил так стремительно, что у него над верхней губой образовались лиловые усы. Первое, что вам надо усвоить насчет Арни: у него на физиономии вечно красуются следы жратвы и питья, будь то шипучка «кул-эйд», или кетчуп, или хлебные крошки. Физиономия у него — как витрина для демонстрации четырех основных групп продуктов.

Арни — добрейшая душа, но брата своего, то бишь меня, способен удивить. Летом для него самое милое дело — наловить кузнечиков и бежать с ними к почтовому ящику: сажает каждого по очереди, придерживая за хвост, на край прорези и опускает железную заслонку — головы им рубит. А сам истерически ржет, кайфует. Но вчера вечером, когда мы сидели на крыльце и ели мороженое, ему, как видно, явилось бескрайнее море убиенных за все годы кузнечиков, потому что он разревелся и захлюпал, будто с жизнью прощался. А сам приговаривает: «Я их убил, я их убил». Ну, мы с Эми его обняли, по спине погладили, стали внушать, что ничего страшного не случилось.

Арни ревел без передышки, пока не заснул. А его старший брат, то бишь я, призадумался: каким был бы наш мир, если бы похоже раскаялись все уцелевшие фашисты. Вот вопрос: их когда-нибудь терзают угрызения совести, да так, чтобы от мыслей о былых злодеяниях всем телом корчиться? Или они до того умны, что научились обманывать не только нас, но и себя? Чем хорош Арни: он слишком туп, чтобы обманывать. А может, слишком умен.

Стою с биноклем, вглядываюсь в бесконечную трассу номер тринадцать — никаких признаков наших ежегодных увеселений. Братик мой опустился на коленки, роется в корзине для пикника. Чипсы — оба пакета — уже стрескал, потом оба сэндвича с арахисовым маслом и джемом оприходовал, оба шоколадных пончика, теперь откопал зеленое яблоко и грызет.

Хочу заставить себя не обращать внимания на чавканье Арни, но это несбыточная мечта. Поймите: жует он так, будто только что обнаружил у себя рот и теперь издает смачные звуки добротного секса. От этого сосания и чмоканья меня так и тянет заняться продолжением рода с целой компанией лучших в Эндоре девушек.

Сегодня двадцать первое июня, начало астрономического лета, самый длинный день в году. Еще нет семи утра, а я уже тут, с мелким на буксире. А кто поумнее, тот в это время сладко спит.

— Гилберт?

— Что?

Арни оттягивает футболку ниже колен; с нее сыплются хлебные корки и плевки арахисового масла.

— Гилберт?

— Ну чего тебе?

— Сколько еще миль?

— Я не в курсе.

— Сколько, сколько еще до лошадок и до всякого такого?

— Три миллиона.

— Тогда ладно.

Арни надувает губы, изображает рокот мотора и бегает вокруг корзины, роняя слюни. Потом наконец садится по-турецки и начинает размеренно считать мили.

Я тоже нашел себе занятие: набрал камешков и кидаю в дорожный указатель города Эндора, штат Айова. Указатель зеленый, с белыми печатными буквами, в отличном состоянии, если не считать вмятин, оставшихся после моих прошлогодних упражнений в меткости. На нем указана численность населения Эндоры — 1091 человек, и я вижу здесь неточность, потому как моя учительница миссис Брейнер (преподавала у нас во втором классе) вчера, сидя в кресле-качалке у себя на крыльце, подавилась куриной косточкой и задохнулась. Никто особо не расстроился.

Миссис Брейнер давным-давно ушла на пенсию. Жила поблизости от центральной площади, мы там сталкивались, считай, каждый день, и она ко мне с улыбочкой: небось думала, я забыл, как она меня в школе гнобила. Клянусь, эта карга лыбилась постоянно. Как-то раз закупилась она в магазине, идет к дверям — а у нее пакет с продуктами лопнул. Консервированные персики, фруктовый коктейль — все банки на пол посыпались и ей голые стопы поранили. Мы с боссом своими глазами видели. По щекам слезы катятся — и улыбка от уха до уха. Я, конечно, банки ей перепаковал, но она остановиться не может: лыбится и слезы льет, а у самой пальцы ног в крови.

Говорят, когда нашли ее на крыльце, она руками горло сжимала, шея вся была расцарапана, губы в трещинах, а под ногтями следы кожи, до мяса содранной. Неужели и тогда она лыбилась?

Короче, увезли ее труп в Мотли, где Макбёрни держит похоронное бюро. Завтра в землю зароют.

— Гилберт?

— Да?

— Э-э-э…

— Чего тебе?

— Это. Лошадки, карусели, лошадки — они же приедут? А?

— Приедут, Арни.

Живем мы, стало быть, в Эндоре, но, доложу я вам, описывать этот городок — все равно что плясать без музыки. Ну, городок. Фермерский. В центре — площадь. Старая киношка закрылась, теперь ездить приходится за шестнадцать миль, в Мотли, — только там и крутят фильмы. Наверно, половина здешнего народу — шестьдесят пять плюс, так что нетрудно представить, как весело в Эндоре по выходным. В выпускном классе нас было двадцать три человека, из них в городе остались четверо. Ребята большей частью перебрались в Эймс или в Де-Мойн, а самые пробивные рванули в Омаху. Среди тех, кто остался, — мой дружбан-одноклассник Такер. И еще братья Байерсы, Тим и Томми. Эти двое почему остались: из-за жуткой, почти смертельной аварии. Теперь оба вокруг площади гоняют, если можно так выразиться, на своих инвалидных колясках с электроприводом. Братья — главная, можно сказать, городская достопримечательность, тем более что они — близнецы. До того случая их вообще все путали. Но у Тима обгорело лицо, и кожу ему пересадили прямо как поросячью. Парализованы оба, но у Томми вдобавок ступни оторвало.