Шпигель решила вызваться добровольцем и подготовить Джеймса к испытанию. Джон Гэлвин, заместитель директора, говорил ей, что она взвалила на себя невыполнимую миссию, что ученик, который последовательно набирал меньше среднего балла на стандартных тестах, никоим образом не может получить отлично на вступительном экзамене в специализированную школу.

Но Шпигель видела, с какой поразительной быстротой Джеймс впитывает шахматные знания, и была уверена в своих собственных педагогических способностях. Как она выразилась в электронном письме, посланном мне в апреле: «Я рассчитываю, что в течение полугода, если он действительно будет в этом заинтересован и станет хорошо заниматься, я смогу научить умного парня чему угодно, верно?»

Однако в середине июля Шпигель сказала мне, что начинает падать духом. Она упорно готовила Джеймса к тесту, и он вкладывался в эту работу, даже в жаркие летние дни, но ее удручало то, сколь многого он не знает. Он не мог показать на географической карте Африку и Азию. Он не мог назвать ни единой европейской страны. Когда они занимались тренировками на понимание прочитанного текста, оказывалось, что ему не знакомы такие слова как «инфантильный», «коммунальный» и «целительный».

К сентябрю они уже работали вместе после уроков и по выходным по многу часов подряд, и она втайне начинала отчаиваться, стараясь поддерживать дух Джеймса, в то время как ее собственный падал. Когда Джеймс расстраивался и говорил, что он ничего не смыслит в аналогиях и тригонометрии, Шпигель жизнерадостно отвечала ему, что это примерно так же, как в шахматах: всего несколько лет назад он ничего собой не представлял как шахматист, а потом получил специальную подготовку, упорно трудился и овладел мастерством.

– Я говорю ему: мы дадим тебе специализированную подготовку и здесь, и тогда ты сможешь преуспеть в этих предметах, – рассказывала она мне. – И он ненадолго расцветает, говоря «ладно, нет проблем». Но на самом деле я не говорю ему, насколько это трудно.

Для меня (и, как я подозреваю, для Шпигель тоже) Джеймс являл собой сложную загадку. Это был юноша, явно обладающий острым интеллектом (что бы ни означало слово «интеллект», невозможно победить украинского гроссмейстера, не обладая этим качеством в достаточной степени). И он казался настоящим образцом выдержки: у него была четкая цель, которую он страстно желал; он упорно, неутомимо и эффективно работал ради достижения этой цели (я в жизни не встречал 12-летнего ребенка, который более упорно трудился бы над чем угодно).

И все же Джеймс, в соответствии со стандартными прогнозами учебных успехов, попадал в разряд ниже среднего, обреченный в лучшем случае на среднее будущее.

Если сравнить перспективы Джеймса с перспективами Маша или других ребят из Роузленда, его история кажется изумительной сказкой об успехе. Но столь же легко увидеть в ней и куда менее вдохновляющую историю – повесть о нереализованном потенциале. Когда Шпигель той осенью рассказывала мне о своих занятиях с Джеймсом по подготовке к тесту, порой в ее голосе звучало изумление: насколько же мало информации, не относящейся к шахматам, он получил до сих пор за свою жизнь!

– Я ужасно злюсь – не на него, а за него, – рассказывала она мне. – Он знает основные дроби, но не знает геометрии, не представляет, что это такое – написать равенство. Он находится на таком уровне, на каком я была во втором или третьем классе школы. Казалось бы, он за это время должен был большему научиться!

Тест специализированных школ труден для прохождения по определению. Как и SAT, он отражает знания и умения, которые учащийся накапливал многие годы, и бóльшая часть этих знаний впитывалась незаметно в течение всего детства, в ходе общения с семьей и культурной средой.

Но что, если бы Джеймс начал готовиться к специализированному экзамену в третьем классе, а не в седьмом? Что, если бы он потратил на эту подготовку такую же энергию и получил такую же помощь в изучении математики, чтения и других знаний, какую он получал в шахматах? И что, если бы он работал по каждому предмету вместе с учителями так же творчески и увлеченно, как со Шпигель и Приллелтенски? Я не сомневаюсь, что он одолел бы экзамен спецшкол точно так же, как побеждал на национальных юношеских шахматных соревнованиях.

Разумеется, не имеет особого смысла говорить о Джеймсе в прошедшем времени; в конце концов, ему всего 12 лет. Да, он не попал в Stuyvesant, но ему еще предстоит четыре года учебы в старшей школе (четыре года, в течение которых, он, несомненно, будет разбивать в пух и прах любого игрока из шахматной команды Stuyvesant).

И пусть оказалось невозможно превратить его в ученика элитной школы за полгода, как надеялась Шпигель, а как насчет четырех лет? Для мальчика такой выдающейся одаренности, как Джеймс, что угодно кажется возможным – при условии, что найдется учитель, который сможет сделать успехи в школе такой же привлекательной перспективой, как и успехи на шахматной доске.

Бо́льшую часть ХХ века Соединенные Штаты намного опережали другие страны и по качеству своей системы высшего образования, и по количеству молодых людей, которые успешно прошли через эту систему.

Совсем недавно, в середине 1990-х годов, уровень выпускников колледжей в Америке был самым высоким в мире, более чем вдвое превышая средний уровень других развитых стран. Но в настоящее время глобальная иерархия образования быстро меняется. Многие страны как развитые, так и развивающиеся, переживают пик беспрецедентного бума высшего образования, и всего лишь за последнее десятилетие Соединенные Штаты откатились с первой на двенадцатую позицию[19] по процентному показателю 25—34-летних людей, которые окончили четырехлетние программы обучения в колледжах и теперь тащатся в конце разнообразного списка соревнующихся, который включает в себя Великобританию, Австралию, Польшу, Норвегию и Южную Корею.

Дело не в том, что в США снизилось количество обучающихся в системе высшего образования – просто оно нарастает очень медленно, в то время как подобные цифры в других странах просто рвутся ввысь.

В 1976 году 24 процента американцев в возрасте около 30 лет получили четырехлетнее образование в колледже; спустя 30 лет, в 2006 году, эта цифра увеличилась только до 28 процентов. Но эта кажущаяся статичность скрывает собой растущее классовое разделение. Между 1990-м и 2000 годом количество случаев получения диплома бакалавра среди богатых студентов, у которых по крайней мере один родитель окончил колледж, возросло с 61 до 68 процентов, в то время как по данным одного анализа тот же уровень среди наиболее обездоленных молодых американцев – студентов, входящих в слой населения с самым низким доходом, чьи родители не имели высшего образования, – упал с 11,1 до 9,5 процента.

В нашу эпоху возрастающего неравенства эта тенденция может показаться неудивительной: просто еще один индикатор того, насколько велико расхождение классов в Соединенных Штатах. Но стоит вспомнить, что бóльшую часть прошлого столетия все было совсем по-другому.