Все-таки в конце беседы выяснилось: первый скрывается от алиментов — жена, дескать, виновата; второго уволили с работы за пьянку, и теперь нигде не может устроиться. Через день к ним приезжает из города на мотоцикле «барыжка» (так они окрестили своего благодетеля), привозит им выпивку и кое-какие продуктишки, взамен получает два мешка черемши, которую выгодно сбывает на базаре. «Барыжка» рассуждает так: весной организм человека требует витаминов, а редиски и лука на прилавках еще нет, поэтому человек мимо черемши никогда не пройдет — купит, сколько бы она ни стоила.

— Что дальше делать станете, когда черемша отойдет?

— На ягоды перейдем, на кедровые орехи.

— А зимой? — снова спросил Трошка.

— Метлы березовые продавать, пихтовую лапку.

— Нет, мужики, это не выход из положения. Надо вам как-то брать себя в руки, налаживать свою жизнь, на производстве работать — это надежнее.

— Не учи. Ученые…

— Не лезь не в свои сани, Троха, — шепнул я. — На лбу не написано, кто они такие. Залезешь в душу — и нож в бок воткнут. Пойдем спать.

Лежа в палатке, я слышал, как в ночной тишине из березовой морозобоины, словно отсчитывая время, капля за каплей падал в берестяную чепарушку скупой сок. В распадке рявкнул дикий козел.

— Медведь?! — встрепенулся Трошка. — Эх, винтовочки нет, всадил бы ему пульку между глаз, чтобы на человечинку не зарился.

— Спи, герой, — недовольно буркнул я. — А то наворожишь беду…

В обед к нам присоседилась целая орава свежих черемшатников. По-семейному, дружно набивают мешки витаминами. Черемшу вырывают вместе с луковицами.

Трошка, не выдержав, сделал одному вежливое замечание:

— Некультурно, земляк, с природой обращаетесь. После вас тут ничего не вырастет.

— На мой век хватит, — осклабился тот. И, выдернув очередную луковицу, постыдил Трошку: — Травы жаль? Ишь ты, защитник родных просторов выискался! Не тут жалеешь. На лесоразработки ступай, там оглядись. Сам, небось, тоже на продажу пластаешь. Вон мешок-то больше своего роста набил.

Кое-как я остудил своего друга. Он с кряком закинул за спину битком набитый куль и пошел напрямик по пенькам и валежнику на выход.

— Вот паразит, а? — плевался Трошка в адрес острого на язык черемшатника. — Такого и клещ энцефалитный не берет…

Вгорячах мой хваленый поводырь сбился с тракторной дороги и незаметно переметнулся на кольцевой зимник. Растерялся, заметался, как раненый зверь, то в одну, то в другую сторону. Вспотел, обессилел, но из куля черемши не убавлял. Определяя направление по реву коров и по лаю собак в Листвянке, кое-как вышли к Байкалу.

Через несколько дней, «оттаяв», Трошка снова соблазнил меня по черемшу за Большой Луг.

— Компас взял? — спросил я.

— Зачем? — вытаращил глаза бывалый таежник.

— Как — зачем? Тракторные дороги изучать.

— Чего их изучать, мне тайга и так — мать родная!

Поехали на электричке. Вышли на станции Рассоха. Хребты за речкой Олхой были окутаны дымом. Полезли по торной дороге в хребет. Вскоре догнали мужчину лет сорока, с полосатой матросовкой под мышкой. Трошка с завистью поглядывал на его объемистую тару и недовольно сопел. Одолев подъем, остановились отдышаться.

Вдруг попутчик испуганно уставился на обочину дороги:

— Никак мертвец?!

В кустах, лицом вниз, лежал человек. Одна рука была выброшена вперед, другая откинута назад. Черные, заскорузлые пятки торчали из травы, как две обугленных головешки. Рядом валялись обутки.

— Если мертвый, в милицию сообщим, — хладнокровно заключил Трошка и двинулся к лежавшему.

— Что ты! — зашипел ему вслед попутчик. — Сообщишь, не рад будешь — затаскают по следователям…

Трошка отважно пощупал пульс у мертвеца и улыбнулся:

— Разморило на солнышке бедолагу, вот и прикорнул.

Попутчик осторожно приблизился, внимательно оглядел соню.

— Ой, умора! Это же Ганька-шкипер! — Брезгливо поднял с земли пустой флакон из-под одеколона, швырнул в кусты. — Собрался пловец по черемшу, да шторм в пути попутал. На море качка, прощай, морячка!.. Кхе-кхе-кхе…

— Брось глумиться, — резко оборвал Трошка. — Не смеяться, плакать надо.

Перед вторым хребтом, на спуске нас догнал лесник верхом на лошади.

— За черемшой?

— Ага…

— Заворачивай, артель, оглобли назад. Вам по тайге шастать, нам пожары тушить?! Заворачивай, заворачивай! Иначе под суд пойдете. — И, обдав нас горячим запахом конского пота, поскакал дальше.

— Чего испугались? — стал уговаривать нас попутчик. — Тут кого до черемши-то осталось — на один перекур…

— Иди ты к черту на кулички, вот прилип! — разозлился Трошка и, взяв меня за локоть, тихо сказал: — Потопали, брат, на электричку.

ПЕТРОВАНОВЫ

Рассказ

Стоит деревня Мутина на крутом берегу вольной Лены. Семьдесят два двора раньше было! По разным причинам разъехались люди. Остались те, кто не мог расстаться с родной землей, с избой, в которой вырос.

Мутинцы приветливы и гостеприимны. Зайди к любому, попроси помощи — не откажет. Вероятно, человек, взросший в суровых условиях Севера, добрее южанина, ибо без доброты человеческой жить здесь невозможно.

Занимаются мутинцы сегодня преимущественно охотничьим промыслом. От поколения к поколению передаются родовые угодья, тайны древнего ремесла, традиции. В каждом дворе пять-шесть бойких лаек.

Изба потомственного охотника Иннокентия Васильевича Светлолобова устроилась на самом высоком месте, смотрит веселыми окнами на все четыре сторонушки. От восхода до заката прыгают по горнице солнечные зайчики, оттого и характер у хозяина солнечный, а глаза ясные. Тут родился его отец, тут родился он сам, тут родились его дети: Галина, Георгий, Раиса, Владимир, Мира, Лидия, Валентина, Андрей…

Угодья, на которых охотится он с сыновьями, были освоены еще в царское время прадедом Петром, оттого и зовут их Петровановскими, а потомков славного первопроходца — Петровановыми.

Тайга для Иннокентия Васильевича — дом родной! С пятнадцати лет белковать пошел. Горы пушистого золота сдал бывший фронтовик родному государству — и всё оно высшей пробы.

— В зимовье ночью шибко не уснешь, — делится секретами древнего ремесла Иннокентий Васильевич с молодежью. — Соболя добыть — полдела. Нужно правильно и бездефектно снять драгоценную шкурку, обезжирить, ссадить строго по стандарту. Сушить тоже надо умеючи. Подопреет — ость вылезет, пересохнет — мездра ломается. Вот и приходится караулить, чтобы в срок помять ее и вывернуть…

К родовым угодьям относится по-хозяйски: толково и бережливо. Сколько требуется — возьмет, остальное на расплод оставит. Потому и сопутствует ему охотничье счастье.

— Жадность — живому погибель, — поучает он сыновей. — Нельзя жить одним днем.

…Этой осенью я приехал в Мутину недели за полторы до отъезда Петровановых в тайгу. Уже пробрасывало шугу по Лене.