Он присвистнул, и огромный бультерьер свирепо оскалился на Леонида.

— Да, действительно, собаки надежней людей, — заметил сыщик с подтекстом. — Четвероногие охранники не предают и не переходят на службу к другим хозяевам.

— Намек понял. — Чаплинцев искоса, с насмешкой посмотрел на Станового. — Значит, вы хотите поговорить о моем бывшем начальнике охраны? И чем же он вас так заинтересовал?

— Ну, скажем, я хочу знать уязвимые места Герасима, чтобы заставить его делать то, что требуется мне и моим друзьям.

— Иными словами, вы хотите, чтобы он шпионил для вас и тайно вредил Голенищеву?

— Вы все схватываете на лету, Семен Аркадьевич, — усмехнулся Леонид.

— Значит, говорите, вы спортивный руководитель где-то в Харькове? Ну-ну!

Чаплинцев иронически хмыкнул и внезапно широким жестом пригласил Леонида к себе во двор. Свирепый Зевс шел рядом с хозяином, зорко посматривая на чужака.

Собеседники расположились на закрытой веранде дачи, из окон которой хорошо просматривалась дорога, ведущая к дачному поселку. Хозяин даже предложил неожиданному гостю выпить, но тот отказался. Заметив, что Леонид скользнул цепким взглядом по стенам и потолку, Чаплинцев усмехнулся:

— Не тревожьтесь, господин… как вас там… Шпагин, Саблин? У меня здесь, слава Богу, нет никаких подслушивающих устройств. Да и кого интересует скромный пенсионер? Это раньше мне приходилось на каждом шагу осматриваться. Но теперь я даже где-то рад, что веду спокойную жизнь. Как пелось в любимой песенке товарища Ленина, «Богачу-дураку день и ночь не спится, бедняк гол, как сокол, поет-веселится».

Леонид подумал, что до бедняка, пожалуй, Семен Аркадьевич еще не докатился, но промолчал о своем наблюдении.

— Почему бы мне и не пожить растительной жизнью? — продолжал Чаплинцев. — Сына я устроил на хорошую работу, дочь выдал замуж за иностранца. А нам с женой хватит и того, что есть. Лет пятнадцать тому назад, при так называемой советской власти, мы с ней даже о такой даче мечтать не могли. Кто мы были всю жизнь? Ученые-геологи, таежные романтики. Бессребреники, хоть и с некоторыми амбициями. Да, но что это я заговорился… Вас ведь совсем другое интересует, уважаемый спортивный директор. Вам нужен компромат на молчуна Герасима. Вы хотите, чтобы Голенищев проиграл выборы. Вы — человек из команды Новикова.

Чаплинцев хитро прищурился, гордясь своей проницательностью. Леонид не стал разубеждать собеседника, но и не подтвердил его выводов. Решив, что молчание — знак согласия, Чаплинцев спросил:

— Вы уверены, что я хочу того же, что и вы?

— У меня нет оснований для уверенности, — вздохнул Леонид. — Ведь я не могу пообещать вам солидного вознаграждения. Наш кандидат — человек независимый, а потому бедный. А за спиной Голенищева стоят капиталы Бараника и Ховрина.

— О, это мне хорошо известно, — пробормотал Чаплинцев, и лицо его потемнело. — Если ставленник Ховрина и Бараника потерпит поражение на выборах, это будет лучшей наградой для меня. Однако если кто-то из них пронюхает о нашем с вами разговоре…

— Об этом не волнуйтесь. Конфиденциальность — единственное, что мы можем гарантировать. У нас нет больших капиталов, но мы научились рассчитывать каждый свой шаг.

— С Герасимом будьте поосторожней. — Чаплинцев отхлебнул легкого вина и немного помолчал. — Он умеет верно служить хозяевам. В свое время я тоже не мог на него пожаловаться, он был преданным помощником и до последнего сражался за фирму «Приоритет» — как в буквальном, так и в переносном смысле. Я не буду рассказывать вам, какими методами Бараник с Ховриным меня разорили. Да и не только меня. Небось, помните из истории, что такое монополистический капитализм. Но государственный монополизм еще страшнее. Это когда одна фирма поглощает другие не в конкурентной борьбе, а потому, что имеет поддержку среди государственных чиновников. А вот теперь им понадобился личный сенатор, и они забили хвостом, потому как должность эта выборная, а люди давно уже им вслед плюются. Только на такого обаяшку, как Голенищев, у них вся надежда.

— Это я понимаю, как большой. Но, однако, вернемся к нашим баранам.

— Да, простите старика, отвлекся. Так вот, о Герасиме. Биография у него, прямо скажем, непроходимая. Начал с воровства. В 68 году первый раз сел. Второй срок был за разбойное нападение. Потом, что-то случилось у него на зоне, вроде бы даже убийство. Потом неудачная попытка побега и новый срок. А завязать с такой жизнью он решил где-то к концу 80-х и осел в одном сибирском городке. Тогда-то я с ним и познакомился. Я ведь в те годы еще жил в Сибири и, пользуясь первыми веяниями перестройки, организовал артель. Вначале Герасим работал у меня рядовым исполнителем, но потом я заметил в нем ценные качества: выносливость, смекалку, умение держать язык за зубами, но главное — преданность. Он сразу мне заявил: сделай меня человеком, дай хорошую работу, исправь биографию — и буду служить тебе верно, как пес. Между прочим, скажу вам по секрету, что нашему герою ничего кроме хорошей работы и теплого места под солнцем уже и не было нужно. Мужские радости ему отбили в одной из особо жестоких разборок. Так что, трудоголиком он был не только по натуре, но и по необходимости. А я тогда в нашем медвежьем углу маленько имел кое-какие возможности и помог Герасиму с некоторыми документами. Ну, а потом наступили такие времена, что судимость для многих стала вроде козыря. Политическими узниками и диссидентами объявляли себя и валютные спекулянты и непризнанные таланты. А фамилию наш герой сменил посредством женитьбы на местной бабке-алкашке, которая через несколько месяцев после этого события врезала дуба от белой горячки.

— Значит, Герасим на самом деле — не Укладов?

— Нет, у него была смешная и слишком заметная фамилия — Царапкин.

— А кто родители?

— Мать одно время служила домработницей у каких-то знатных москвичей, потом переехала в деревню. Умерла, когда Герасим мотал второй срок. Отца у него вообще не имелось, он вроде как сын полка. Жизненный путь у парня был простой, как валенок: школа, второгодничество, ПТУ, завод, общежитие.

— Значит, молодость он провел в Москве? А вы, когда перебрались в столицу и взяли с собой Герасима, не боялись, что кто-то из старых знакомых его здесь узнает?

— Нет, Герасим очень изменился внешне. Да и кто мог вспомнить парня через столько лет?

— А тюремные дружки не пытались его шантажировать?

— Во-первых, они живут далеко от Москвы и не знают о его возвышении. А, во-вторых, им бы ничего не удалось доказать. Внешнее сходство уважаемого человека с каким-то уголовником — вещь несерьезная.

— Ну, а вас он не боялся? Вы его не боялись после того, как он перешел на службу к другим хозяевам?

— Видите ли, нас с Геркой связывает своего рода круговая порука. Он что-то знает обо мне, я — о нем. Не думаю, что он когда-нибудь покатит на меня бочку. Ведь даже такой отпетый уголовник способен на некое подобие благодарности. Когда Ховрин вынудил его перейти на службу к какому-то банкиру, Герасим согласился при условии, что меня они оставят живым и невредимым. Потом еще Гера приходил ко мне, каялся: «Прости, Семен Аркадьевич, я тебя очень уважаю, но жить-то мне как-то надо». Ну, а после всех этих перетурбаций я с ним больше не виделся и след его потерял. Такие люди, как Герасим, живут не на виду, а в тени.