— Этого я вам сказать не могу, — разводит руками доктор, и добавляет: — Час назад ее осмотрел гинеколог, слава богу, беременность не под угрозой.

От этих слов у меня непроизвольно раскрывается рот.

Пару секунд смотрю на доктора, который хмурит брови, явно не понимая, что меня так удивило, поднимаю отрешенный взгляд на Дениса.

— Получается, она не врала, что беременна?

— У вашей сестры девять недель беременности, — сообщает доктор категоричным тоном, отчего мне резко становится не по себе.

Он же не в курсе, что моей сестре можно верить через раз.

— Можно увидеть ее? — спрашивает Денис.

— Нужно, — отвечает доктор. — Она отказывается разговаривать с персоналом. Может, вам удастся убедить ее написать заявление в полицию. Ну, или хотя бы для начала просто поесть.

Он хлопает меня по плечу, просит взять халат и сменные тапочки у медсестры и, сообщив нам номер палаты, заходит в отделение.

— Думаю, тебе стоит пойти одной, — обняв меня, говорит Денис. — А я пока сделаю пару важных звонков.

Сходя с ума от переживаний, я иду по коридору, в котором витает запах хлорки, останавливаюсь у одиннадцатой палаты, набираю полную грудь воздуха, открываю дверь и ловлю на себе удивленные взгляды двух женщин, сидящих на кроватях.

У одной забинтована голова, у второй — загипсована нога, а на кровати у окна, отвернувшись от всех, лежит Ксюша.

— Только что уснула, — шепчет женщина с гипсом.

Я крадучись иду по палате, замечаю на тумбочке рядом с кроватью сестры тарелку с кашей и два ломтика белого хлеба.

— Совсем ничего не есть, — цокает языком вторая женщина. — А ей надо! Ей за двоих надо!

Я легонько касаюсь спины Ксюши, наклоняюсь, чтобы посмотреть спит она или нет, и с ужасом округлив глаза, зажимаю дрожащей ладонью рот.

«Боже мой, что с ней сделали?» — быстро мотаю головой я.

Лицо сестры изуродовано. Под глазом сине-красный синяк, распухший нос весь в ссадинах, губы разбиты.

За спиной раздается цоканье и гневный шепот:

— Какая же скотина так поизмывалась над ней?

— И не говори, Валь! Это ж надо так изувечить беременную женщину, а!

Я не сдерживаюсь и всхлипываю на всю палату — невозможно смотреть на нее без слез.

Бедняжка…

Через что ей пришлось пройти? Если это сделал ее Никита, то Денису стоило задушить эту тварь еще в мотеле.

Я присаживаюсь на ее кровать, глажу по спине.

— Ксюш, — тихо шепчу я. — Ксюш, это я, Аня.

Сестра открывает глаза, смотрит безжизненным взглядом в стену.

— Она ни с кем не разговаривает, — поясняет одна из соседок по палате.

— Ксюш, это Никита сделал с тобой? — спрашиваю я.

Глаза сестры наполняются слезами, ее подбородок дрожит, но она по-прежнему не говорит ни слова.

— Если не можешь сейчас говорить, то не надо, — вытираю я слезы. — Но ты должна есть, слышишь? Ты же хочешь сохранить ребенка?

Ксюша болезненно кривит губы, из ее глаз вырываются слезы.

— Я ушла от него… — едва слышно произносит она. — Переехала от него в свою квартиру и хотела начать жизнь с чистого листа. Но он ночью приехал, и…

 Она накрывается одеялом, которое тут же начинает дергаться от ее рыданий. Я кладу голову на ее спину и всячески пытаюсь успокоить.

— Он ответит за это, Ксюш! Клянусь, Денис сделает все, чтобы этот урод загремел за решетку.

— Ма-а-а-тушки... Так это ее парень такое сотворил? — охает женщина с забинтованной головой.

— Никак отец ребенка? — подхватывает вторая.

Ксюша резко скидывает с головы одеяло, приподнимается на локтях и смотрит на них озверевшим взглядом.

 — Да перестаньте вы уже кудахтать! «Ксюша поешь», «Ксюша поговори с нами», «Ксюша расскажи, что случилось», — взвизгивает сестра. — Меня взяли за волосы, ударили головой об холодильник, вывернули руку до хруста и напоследок с размаху разбили губы — вот, что сом мной случилось! Теперь довольны?!

Ксюшу трясет от злости, в глазах женщин застывает растерянность.

— Можете оставить нас на пару минут? — умоляю их я.

— Пошли, Валь, — вставая с кровати, говорит женщина и подает второй костыли. — Там в коридоре журналов много, глядишь, и сканворды найдем.

— Да, идем, идем, — кряхтит вторая и, опираясь на костыли, медленно ковыляет к двери.

Как только мы остаемся одни, Ксюша прерывисто вздыхает, и устремляет взгляд в морозное окно.

— Я честно порвала с ним, Ань, — всхлипывает сестра. — После того случая с Даней у меня в голове что-то щелкнуло. Мне захотелось изменить свою жизнь, замолить грехи перед тобой и сыном, перестать искать приключений и остепениться, в конце концов.

Она переводит на меня взгляд полный обиды и боли, стискивает в кулак край одеяла.

— Мне осточертело вариться в дерьме среди пьяни, наркоманов и разврата. Я устала танцевать полуголой перед долбаными извращенцами, которые тянут ко мне свои грязные руки и суют в чулки деньги. А зачем я все это делала, Ань? Да затем, чтобы отработать долги за Никиту! Он использовал меня, как марионетку, понимаешь? Как в сказке про Буратино, я плясала на сцене, чтобы заработать денег для какого-то чертового Карабаса-Барабаса, — снова пускается в слезы сестра.

— Он избил тебя, потому что ты отказалась добывать для него деньги?

Ксюша качает головой, поджимает губы.

— Да…

Я запускаю пальцы в волосы, громко выдыхаю.

— Да как он посмел поднять на тебя руку?! Ведь ты носишь под сердцем его ребенка!

— Он не знает, — гнусавым голосом сообщает Ксюша.

— То есть? — выпучиваю глаза я. — Ты не рассказала ему о беременности?

— Нет… — опускает она взгляд. — Я боялась его реакции. Думала, что пошлет на аборт, потому что беременной не место в рядах стриптизерш.

— О-о, теперь я понимаю… — усмехаюсь я и с укором смотрю на нее. — Тогда ты решила пойти быстрым путем: украсть Даню, получить за него деньги, отдать своему Никите, чтобы он рассчитался со всеми долгами, потом сообщить ему о беременности и жить с ним долго и счастливо, так?

Молчит…

Значит, я полностью права.

«Какая же ты все-таки дура, а!» — сверлю взглядом сестру, но не озвучиваю это вслух.

— Господи, ну как ты только умудряешься влюбляться в таких идиотов, Ксюш? — трясу я рукой. — Ты красивая,