искусств. Книга была высоко оценена рецензентами The New York Times, но получила смешанные отзывы в других изданиях. Уоллес работал над сборником рассказов, но не мог избавиться от ощущения, что он неудачник. Мать уговорила его вернуться домой. Согласно статье Д.Т. Макса для The New Yorker[204], лучше не стало:

В один из вечеров они с Эми [его сестрой] смотрели «Историю Карен Карпентер», жалостливый фильм о певице, которая скончалась от сердечного приступа вследствие анорексии. После титров сестра Уоллеса, которая в тот момент и сама училась на магистра изящных искусств в Университете Вирджинии, сказала, что поедет обратно. Дэвид просил ее не уезжать. Она все-таки отправилась в путь, а он попытался покончить жизнь самоубийством, приняв кучу таблеток.

Какие выводы вы сделаете из этого отрывка о предыдущей попытке самоубийства писателя? Нам кажется, что самое естественное умозаключение звучит так: Уоллес расстроился из-за фильма и хотел, чтобы сестра осталась с ним, но она отказалась, и, отчаявшись и лишившись поддержки близкого человека, он принял огромную дозу таблеток. Но если вы еще раз перечитаете текст, то увидите, что ни один из этих фактов не указан явно. Строго говоря, даже идея о том, что он хотел, чтобы сестра осталась с ним, выражена имплицитно («Дэвид просил ее не уезжать»). Макс весьма скупо излагает факты, но интерпретация кажется нам очевидной. Мы автоматически делаем выводы, не подключая сознательное мышление и даже не понимая, что добавляем информацию, которой нет в первоисточнике. Именно так работает иллюзия причинности. Когда мы слышим несколько фактов, то сами заполняем пробелы в них, чтобы выстроить причинно-следственную связь: событие 1 повлекло за собой событие 2, что стало причиной события 3 – и так далее. Уоллес расстроился из-за просмотра фильма, поэтому попросил Эми остаться; она ушла, значит, отказала ему, что привело к попытке суицида.

Мы не просто автоматически додумываем причины, выраженные лишь косвенно, но еще и лучше запоминаем историю, в которой приходится делать подобные выводы. Прочитайте следующие пары предложений – это часть исследования, проведенного психологом Денверского университета Дженис Кинан и ее коллегами[205]:

1. Старший брат Джоуи лупил его снова и снова. На следующий день его тело было покрыто синяками.

2. Неуравновешенная мать Джоуи страшно на него разозлилась. На следующий день его тело было покрыто синяками.

В первом случае даже думать не приходится: причина синяков Джоуи указана в предложении. Во втором случае прямого указания на причину нет. Поэтому для понимания второй пары фраз требуется чуть больше усилий и времени. Но то, что вы делаете в процессе чтения, имеет решающее значение. Чтобы понять второй набор предложений, вы должны сделать дополнительное логическое умозаключение, чего не требуется в первом случае. Из-за этого фразы в вашем воспоминании будут ярче и точнее. Читатели The New Yorker, скорее всего, запомнят предполагаемую причину попытки суицида Уоллеса, хотя в истории она не названа. Все потому, что они сами пришли к этому выводу, а не просто прочитали о нем.

Дети умоляют родителей рассказать им какую-нибудь историю, а услышав паузу, протягивают: «А что случилось потом?» Взрослые тратят миллиарды долларов на кино, телешоу, романы, рассказы, биографические и исторические очерки и другие формы повествования. Популярность зрительских видов спорта отчасти объясняется хронологией: каждая игра, каждый удар, каждый хоум-ран – это новое событие в истории, окончание которое не предопределено. Учителя – и авторы научных книг – уже знают, что именно истории помогают привлечь и удержать внимание слушателя[206]. Но здесь же кроется парадокс: сами истории, то есть последовательности событий, сами по себе увлекательны, но необязательно полезны. Не очень понятно, почему эволюция спроектировала наш мозг таким образом, что он предпочитает воспринимать факты в хронологическом порядке, если только любая иная подача информации не несет очевидных преимуществ. Нам интересна не конкретная история, а общее правило о причинно-следственной связи. Вы знаете, что брат съел фрукт, покрытый темными пятнами, а потом его вырвало; в этом случае вы можете провести анализ причин (у него пищевое отравление), и это знание может оказаться полезным для вас в самых разных ситуациях в будущем. Таким образом, теоретически мы наслаждаемся повествованием потому, что невольно размышляем о причинах событий, имеющих хронологическую последовательность. И наш мозг заточен как раз на тщательные поиски и применение на практике причинных связей, а не на восприятие последовательностей.

Теоретически мы наслаждаемся повествованием потому, что невольно размышляем о причинах событий, имеющих хронологическую последовательность.

В следующем абзаце своей статьи о Дэвиде Фостере Уоллесе Д.Т. Макс пишет, что, оправившись после попытки покончить с собой, «Уоллес решил, что писательство не стоит проблем с психикой. Он подал заявление в аспирантуру Гарварда на философский факультет и был принят». И опять связь между этими тезисами напрашивается сама собой: страх Уоллеса перед депрессией и самоубийством подтолкнул его – несколько иронично – к философии. Но какое заключение мы можем сделать о причинах? Возможно, он был нацелен только на учебу в Гарварде. Гораздо более распространенной практикой является подача документов на несколько программ сразу и дальнейшее ожидание по каждой из них. Подать заявление исключительно в Гарвард решится либо абсолютно уверенный в себе человек, либо студент, заранее настроенный на отказ (иногда обе характеристики совпадают). Тогда как в несколько учебных заведений может написать человек, который хочет реализовать себя в самом престижном месте из возможных. Разница в действиях свидетельствует о разнице в типах личностей и их мировоззрении.

Нам кажется, что из слов Макса можно сделать вывод, будто Уоллес подавал только в Гарвард. Если бы он рассматривал и другие учебные заведения, этот факт имел бы значение для интерпретации его поведения, а потому автор упомянул бы об этом. Читая аналогичные утверждения, мы автоматически предполагаем, что нам предоставлена вся необходимая информация и что самая простая интерпретация окажется также правильной. Макс не говорит прямо, что Уоллес был нацелен только на аспирантуру Гарварда, но его слова заставляют нас, причем неосознанно, сделать подобный вывод.

Разум, очевидно, предпочитает совершать эти дополнительные «логические скачки», а не ждать конкретных объяснений. Возможно, в этом секрет проверенного временем совета «показывай, а не рассказывай» для писателей, стремящихся добавить убедительности повествованию. Иллюзия нарратива действительно может стать мощным инструментом для авторов и ораторов. Располагая факты в определенном порядке, опуская и добавляя важную информацию, они подталкивают свою аудиторию к конкретным выводам, не аргументируя и не обосновывая умозаключения в открытую. Д.Т. Макс, намеренно или нет, создает впечатление, что попытка самоубийства Уоллеса была спровоцирована отказом сестры (возможно, весьма неделикатным) остаться с ним и что писатель намеревался поступать