Для Настеньки главное было совсем другое. Если будет ребёнок, чьи гены он принесёт с собой в жизнь? Неужели Вадима? Или Аль Саида?

Нет, это просто невозможно и недопустимо ни под каким видом. Ни ген пьяницы и подлеца, ни курчавого ребёнка ей не нужно. Настенька не была никогда расисткой, но родить ребёнка, чтобы все увидели, что он африканского происхождения, когда у неё нет ни мужа, ни друга из Африки – это не просто нонсенс, это трагедия. Ведь иначе как девицей лёгкого поведения, попавшейся на иностранце, её никто не воспримет. И что же она скажет потом ребёнку, когда он вырастет? Нет, такого никак нельзя допустить.

А если будет ребёнок Бориса Григорьевича? Тут сложнее. Каков он вообще? Оказался в одной пьяной компании с Вадимом, да и что-то говорилось о том, что Вадим помог с устройством на хорошее место в министерстве. Тоже, стало быть, хлюст порядочный, если ему Вадим помогал.

– Стоп, – остановила себя Настенька. – Что ж так-то рубить с плеча по незнакомому человеку? Ну, помог тебе подлец, это же не значит, что и ты обязательно негодяй. Хотя кто его знает? Если тебе известно, что принимаешь помощь от негодяя, значит, становишься его соучастником, становишься пусть частично, но тоже негодяем.

К Москве приближалось утро. Мела метель. Настеньке не хотелось жить.

МОСКВА 1986 ГОДА

Для Настеньки год тысяча девятьсот восемьдесят шестой начался в больнице. В ту злосчастную ночь, будучи в полном шоке от случившегося, не желая никого видеть, засунув руки в карманы, не замечая ни метели, ни очень редких в то позднее время прохожих, она прошагала пешком пол Москвы, едва взобралась на ступеньки крыльца, буквально проковыляла до своей квартиры и, не будучи уже в силах достать ключ или позвонить, прямо бухнулась головой в дверь. Этот стук и услыхала не спавшая всю ночь в тревоге бабушка. Она распахнула дверь и с испугом, вызвавшим немедленно слёзы и причитания, подхватила упавшую на неё и ничего уже не сознающую внучку.

Немедленные растирания спиртом и, конечно, скорая помощь. Сильнейшее двусторонне воспаление лёгких и вдобавок нервное расстройство надолго уложили Настеньку на больничную койку. Узнать что-то от неё в первые дни было совершенно невозможно – она металась в бреду, из которого нельзя было ничего понять.

В январе нового года она начала приходить в себя, но была настолько слаба, что лишь грустно улыбалась в ответ на вопросы и ничего не говорила. Значительно позже, когда под действием сильных лекарств, внимания врачей и благодаря сохранившимся ещё силам молодого организма, Настенька стала постепенно выздоравливать, приходившие к ней постоянно навещать подружки рассказали в числе многочисленных новостей и о том, что Вадим, которого она знала, попал в пьяную драку и умер.

Настенька не увязала это сообщение с тем католическим рождест-венским вечером, полагая, что речь шла о другой вечеринке и потому, продолжая стремиться быть мастером высшего искусства – казаться улыбчивой и простой, как у Есенина в поэме, она не подала виду, что сообщение о смерти Вадима могло её сильно взволновать.

Девочки весело щебетали, пытаясь развеселить Настеньку, но она лишь слабо улыбалась в ответ. Однако, как только они ушли, Настенька вдруг задрожала и, поднеся кулачки ко рту, закусила зубами пальцы. Уже несколько дней она мысленно рассуждала над тем, стоит ли вообще и каким образом можно будет отомстить обидчикам, и вот один из них, как она только что узнала, оказывается, сам успел уйти из жизни. То, что она была к этому причастна, даже не приходило ей в голову.

Всю эту ночь Настенька не могла уснуть, и на следующий день врач определил ухудшение состояния её здоровья и порекомендовал пациентке меньше волноваться, не думать о неприятностях. Но может ли раненая птица парить в облаках? Может ли сердце, только что задетое пулей, биться от радости? Может ли больная душа томиться от счастья? И могло ли сознание девушки, мечтавшей всю жизнь о светлой, настоящей, красивой любви, о радости бытия, связанного с жизнью для людей и ради них, оставаться прежним после града плевков во всё чистое, после этой катастрофической ночи предательства идеалов, ночи насилия, хамства и презрения ко всему, что казалось незыблемым, праведным?

Долго воде в колодце не оставаться кристально чистой, если вылить в него ушат зловонной грязи. Очень не просто успокоить страдающего душой человека. Тем не менее, пришло время, когда Настенька всё же поправилась и была выписана из больницы.

Вопрос с учёбой в институте решился однозначно – взяла академи-ческий отпуск. Чтобы не терять попусту время, пошла работать на телеграф сначала ученицей, а потом телеграфисткой. Телеграф приносил множество новостей, которые никого не радовали в этом году. Москва переживала изменения.

Январь для Ельцина выдался особенно напряжённым. Давно желанная вершина власти была теперь совсем близка. И как же ошибаются те, кто думают, что политикам легко живётся, что всё для них кем-то делается, а ключевые лица лишь пожинают плоды чьих-то трудов. Нет, чтобы взобраться на самый верх да стать на него ногой, нужно ой как много работать самому, ложиться попозже, вставать пораньше и бороться всё время, бороться без устали и с правыми и с левыми, и с теми, кого открыто называешь своими врагами, и с теми, кто думают, что являются его друзьями, бороться со всеми, но за себя.

Это как взбираться на горный пик. Пока подходишь к нему через лесистые холмы, речистые ущелья, сто потов сойдёт, но всё же не так трудно. А как очутишься у самого подножия пика с его манящей вершиной, глянешь на крутые склоны, где и зацепиться-то почти не за что, тогда только и понимаешь, что теперь вот понадобятся все твои силы, весь опыт и умение, вся воля, чтобы одолеть препятствие и оказаться-таки на самом Олимпе, где только и почувствуешь себя богом.

Январь был подготовкой к решающему подъёму. Тридцатого января Политбюро ЦК КПСС должно было рассмотреть итоги работы двадцать шестой конференции Московской городской партийной организации. И это крайне волновало Ельцина, но не потому, что его там могли ругать. Как раз напротив, ругать его ещё никто не собирался. Весь гнев на недостатки в работе московского аппарата необходимо было обрушить самому Ельцину, как новому секретарю, который всю работу будет вести по-новому. Стратегическая задача заключалась в том, чтобы показать всю пагубность работы аппарата бывшего секретаря Гришина, после чего и получить карт-бланш, то есть полное добро на замену его ставленников новыми людьми – людьми Ельцина, которые надолго станут верной