уровня холестерина – другими словами, в этом нет никакого смысла. В случае большинства наиболее опасных агрессоров гендерные нормы не являются главной причиной насилия, а их изменение – вмешательством, позволяющим предотвратить убийство. Как правило, они являются фоновым предрасполагающим фактором.

Когда мы используем идеологические модели для объяснения насилия и твердо их придерживаемся, не обращая внимания на исследования и меняющиеся социальные нормы, мы подводим жертв. Наше многокультурное и разнообразное общество значительно отличается от общества Дулута, штат Миннесота, 1980‑х годов, где насилие объяснялось иными факторами. Нам следует менять свое понимание человеческого поведения по мере общественного прогресса и изменения норм. Наше общество значительно поменялось с 1980‑х годов, и было бы неправильным предполагать, что поведение человека объясняется все теми же факторами, несмотря на прошедшие десятилетия.

Мы подводим жертв, когда не можем понять и адекватно объяснить поведение агрессора, а также имеем ограниченные механизмы защиты.

Мы подводим их, когда не можем предложить обидчикам эффективные и проверенные методы терапии, и я подозреваю, что отсутствие подходящего лечения для рецидивистов (за пределами плохо протестированной и основанной на социальных нормах «Программы коррекции мужского поведения») как минимум отчасти объясняет, почему уровень насилия со стороны интимного партнера непрерывно растет. Мы все чаще говорим о том, что бороться с этим видом насилия должны знающие люди, которые обучены работать с преступниками.

Хотя судебно‑правовая система постепенно начинает это признавать, лечение, которое предлагают домашним насильникам, пока не изменилось. У нас есть множество программ, информирующих об ответственности за различные типы преступлений (например, сексуальных или насильственных), но насилие со стороны интимного партнера остается без внимания. Это в некотором смысле отражает несерьезность, с которой мы привыкли относиться к этому виду преступлений, и предположение, что эту проблему должны решать сами жертвы и организации, оказывающие им поддержку.

Я заметила, что люди часто реагируют на убийства в результате домашнего насилия так: «Почему его раньше не посадили?» Мы нередко забываем, что человека нельзя просто посадить в тюрьму до того, как он сделал что‑то настолько плохое, что требовало бы ограничения его свободы. Тюремное заключение имеет серьезные последствия. Я работала в пенитенциарной системе после ужесточения законов о выходе под залог в Виктории в 2018 году и заметила, что многие женщины, в основном коренные жительницы Австралии, оказываются в тюрьме еще до того, как их признают виновными и приговорят к лишению свободы, причем за преступления небольшой тяжести (например кражу еды), потому что они попадают под действие этих ужесточенных законов. Оказавшись в тюрьме, женщины обычно лишаются жилья, доступа к психиатрической помощи и своих детей. Прибегая к лишению свободы рефлекторно, мы иногда забываем, что жертвами наших действий могут стать и невиновные люди, причем те, кого мы стремимся защитить.

Тем не менее это не значит, что мы не должны вмешиваться в случаях высокого риска. Мы можем проводить судебно‑психиатрическую и криминологическую экспертизу для оценки риска и управления им, внимательно наблюдать за агрессорами, которых признали опасными, а также работать с организациями, оказывающими поддержку жертвам. Благодаря этому мы можем лучше управлять риском и сократить вероятность убийства в результате домашнего насилия. Правда, риск невозможно свести к нулю по нескольким причинам: во‑первых, нам сложно предсказать что‑то маловероятное (насколько точно мы можем предсказать, ударит ли молния дважды в одно место?), а во‑вторых, мы не знаем, какие факторы отличают риск домашнего насилия с несмертельным исходом от домашнего насилия со смертельным исходом.

Однако нам все же известно о нескольких путях [9] к убийству, совершенному интимным партнером (как правило, мужчины убивают женщин), что позволяет нам оценить риск. Например, на основе изучения типов преступников, убивших интимного партнера, мы пришли к выводу, что убийца Ханны Кларк [10] относится к преступникам с фиксированной угрозой [11] и что в таких случаях может быть полезно наблюдение со стороны полиции в совокупности с психологической помощью. Это значит, что мы должны сосредоточиться на идентификации людей высокого риска, понять их траекторию действий и работать с потенциальными жертвами и агрессорами, предполагая, что убийство может быть совершено. Для этого необходим надежный инструмент оценки риска. Создание и тестирование инструментов оценки риска – это очень сложный статистический процесс, и он не ограничивается тем, чтобы просто сказать: «Итак, какие, по нашему мнению, есть маркеры риска?»

С помощью такого подхода в стиле «разработка комитетом» были созданы инструменты в области борьбы с насилием со стороны интимного партнера, включая «Общую систему оценки рисков», разработанную в Виктории. Тем не менее, в настоящее время оценка риска насилия со стороны интимного партнера лет на 20 отстает от оценки риска других типов насилия. Возможно, именно по этой причине многие случаи высокого риска остаются без внимания. Если инструмент плохо настроен, мы не знаем, что он на самом деле оценивает (риск любого происшествия? риск насилия? риск убийства?), и жертвы, которые на самом деле находятся в группе высокого риска, могут быть ошибочно отнесены к группе низкого риска (это может привести к смерти) и наоборот. Нам следует различать степень риска, потому что агрессоры и жертвы, относящиеся к группе высокого риска, должны получать максимальное лечение и поддержку, и нам нужно понимать, как распределять ресурсы. У нас недостаточно ресурсов, чтобы предлагать всем одинаковую помощь, и в любом случае это бесполезно [12].

Еще мы подводим жертв, обесценивая пережитый ими ужас или отмахиваясь от их тревог, как мы это часто делаем с жертвами домашнего насилия и сексуального насилия, пережитого в детстве.

Мы подводим их, когда отказываемся их замечать или оказывать помощь всем жертвам, и такое иногда происходит с жертвами‑мужчинами, пострадавшими от насилия со стороны интимного партнера или сексуального насилия в детстве [13]. Относительно недавно мы поступали так же с жертвами католических священников‑педофилов.

Я работала со многими жертвами‑мужчинами, и часто их объединяет то, что они не заявляли в полицию о насилии [14] и не искали помощи из‑за стыда, недостатка информированности о насилии, страха, что им не поверят и отсутствия подходящих служб. Неготовность признать, что мужчины тоже подвергаются насилию, непонимание их психологических потребностей противоречат нашему стремлению предотвратить насилие, учитывая связь между абьюзом, пережитым или увиденным в детстве, и совершением насилия во взрослом возрасте [15].

Эти факты неоспоримы и просты: многие мальчики (и девочки) [16] в детстве становятся свидетелями и жертвами насилия, в том числе домашнего, и некоторые из этих мальчиков (и девочек) позднее тоже будут прибегать к насилию в своей жизни и своих семьях. Как правило, это хотя бы частично объясняется травмами, которые они получили.